Что стало с екатериной дашковой. Княгиня Дашкова Екатерина Романовна: биография, семья, интересные факты из жизни, фото. Личная трагедия и последние годы жизни Дашковой

Княгиня Дашкова Екатерина Романовна (род. 17 (28) марта 1743 года – см. 4 (16) января 1810 год. Урожденная графиня Воронцова).

Образованнейшая женщина XVIII века, внесла огромный вклад в организацию научного процесса в России. Единственная женщина в мире, которая возглавляла две Академии наук. Автор многочисленных литературных переводов, статей и «Записок» (1805 г.).

Современники Екатерины Романовны считали, что лишь по случайной, прихотливой ошибке природы она родилась женщиной. Английский посланник Маккартни написал: «Она женщина необычайной силы ума, обладающая мужской отвагой и силой духа, способной преодолевать трудности, кажущиеся непреодолимыми, характер слишком опасен в этой стране».

Как и большинство ее родственников, Дашкова старалась жить с пользой для Отчизны. Только среди степенных, сдержанных Воронцовых она выделялась неистовством поступков, возможно, потому, что рано осознала себя человеком действия, а мир науки и политики был закрыт для нее. На женщину ее ума, темперамента и организационного дара не только в России, но и в Европе взирали с удивлением, граничащим с непониманием.

Екатерина родилась 17 марта 1743 года и была дочерью графа Романа Илларионовича Воронцова и Марфы Ивановны Сурмилиной (Долгорукой по первому мужу). В двух летнем возрасте она лишилась матери, а в 4 года фактически осталась без семьи. Отец с большей охотой предавался светским развлечениям, чем заботился о воспитании пятерых детей.

С ним жил лишь старший, Александр, Семена растил дед, Мария и Елизавета еще детьми были взяты во дворец и стали юными фрейлинами. Екатерина была на воспитании брата отца, Михаила Илларионовича Воронцова, вице-канцлера, а впоследствии канцлера. Его единственная дочь (в будущем графиня Строганова) и племянница жили в одних комнатах, занимались с одними и теми же учителями, даже одевались одинаково.

Прекрасный дом, блеск и роскошь, внимание родственников и особая забота, проявленная к крестнице императрицей Елизаветой и наследником престола Петром, не превратили ее в «беззаботного мотылька». Жажда знаний и некая непостижимая гордость, «смешанная с нежностью и чувственностью», выковали в характере Екатерины странный сплав – «желание быть любимой всеми окружающими людьми» и доказать им свою неординарность.

К 13-ти годам она знала четыре языка, хорошо рисовала и разбиралась в музыке. Среди ее книг не было места приторно-сентиментальным романам, ее живой ум манили Бэйль, Гельвеций, Вольтер, Дидро, Буало, Руссо, Монтескье, она интересовалась политикой и общественным строем разных государств.

Может быть, все сложилось бы по-другому, но, дав девушке недюжинный ум, природа обделила ее женской привлекательностью. Д.Дидро описал после встречи Екатерину так: «Отнюдь не красавица. Небольшого роста, с открытым и высоким лбом; с полными раздувшимися щеками, с глазами среднего размера, несколько заходившими под лоб, плоским носом, широким ртом, толстыми губами, круглой и прямой шеей – она далеко не очаровательна; в ее движениях много жизни, но не грации».

Влюбившись без памяти в красавца-поручика, князя Михаила Ивановича Дашкова, Екатерина смогла «взять его в плен». На одном из балов, когда он приличия ради рассыпался в комплиментах, она сказала проходящему мимо дяде-канцлеру, что молодой человек просит ее руки. В мае 1759 года состоялась их свадьба. Молодой жене частенько приходилось закрывать глаза на светские похождения мужа, однако свое супружество она считала счастливым.

Чета Дашковых поселилась в Москве. Екатерина понравилась родне супруга, но оказалось, что она практически не может с ними общаться, потому что… не знает русского языка. С присущей ей энергией она в скором времени смогла освоить родной язык, что очень пригодилось ей со временем. Жизнь Дашковой вдали от двора протекала тихо и скромно – любимый муж, книги, музыка и каждодневные бытовые проблемы по уходу за детьми, Анастасией и Михаилом, заменили ей общество.

1761 год, июль – оставив у свекрови подрастающих детей, Екатерина возвратилась в Петербург. Дашкова возобновила дружбу с великой княгиней Екатериной. Лишь в ней она видела будущего просвещенного монарха и потому активно включилась в подготовку дворцового переворота.

Из своих «Записок» Дашкова предстает чуть ли не главой заговорщиков. Но множество исторических источников свидетельствует, что ее роль была скорей эффектна, чем значима. По малолетству (ей было только 19) заговорщики старались не посвящать ее в свои замыслы. Но гордая, тщеславная, осознающая свое умственное превосходство княгиня действовала самостоятельно, склоняя на сторону Екатерины цвет высшего общества. Она пошла даже на конфронтацию с семьей Воронцовых, которые стояли на стороне Петра III.

1762 год, 28 июля – в день переворота – Дашкова Екатерина Романовна не отходила от своей «доброй подруги». Это были лучшие часы в ее жизни. Каким же было ее разочарование, когда, ожидая почестей и славы, она не была особо отмечена при распределении наград. Мечты княгини стать сподвижницей и наперсницей императрицы, получить чин полковника гвардии и место в заседании высшего государственного совета не сбылись.

Не допускала и мысли, что рядом с ней может стоять столь энергичная, умная и дерзкая особа. Она собиралась царствовать единолично и не долго терпела во дворце подругу, забывающую о субординации, позволяющую себе «нескромную свободу языка, доходящую до угроз». По словам Дидро, лишь рождение в мае 1763 года сына Павла и длительная болезнь вдали от двора спасли Дашкову от ареста.

Места рядом с императрицей княгине не было. А тут еще рухнула надежда на счастливый семейный очаг. Во время военного похода на Польшу скончался муж. Опальная 20-ти летняя вдова взялась за восстановление запущенного хозяйства. Ее экономность граничила со скаредностью. Гордая княгиня не гнушалась милостиво просить помощи у императрицы и Потемкина, с которым была в замечательных отношениях.

Не продав ни пяди родовых земель, она в скором времени расплатилась с мужниными долгами и в конце 1769 года под именем госпожи Михайловой отправилась в путешествие по Европе вместе с дочерью Анастасией и сыном Павлом (сын Михаил скончался осенью 1762 года).

Инкогнито княгине сохранить не удалось. В Берлине на встрече с Дашковой «под любым именем» настоял император Фридрих II, с особым почетом она была принята в Оксфорде, а в Париже она общалась с Дидро. Знаменитый философ отметил, что «в образе мыслей ее проявляется твердость, высота, смелость и гордость. Княгиня любит искусства, знает людей и потребности своего отечества. Она искренне ненавидит деспотизм и все проявления тирании. Метко и справедливо раскрывает выгоды и пороки новых учреждений».

Свои дни княгиня заполняла до предела – университеты, библиотеки, музеи, храмы, мастерские знаменитых художников и кабинеты ученых и мыслителей. Ее взгляды, ум, энергичность вызывали в Европе удивление и почтение. Но, возвратившись в Россию, Дашкова убедилась, что императрица не сменила гнев на милость и применить свои знания и силы ей негде.

Княгиня занялась переводами серьезных трудов Гельвеция и Дидро, писала на общественные и философские темы под псевдонимами «Россиянка» и «Благородная Россиянка». Всю свою энергию она направила на детей. Дашкова Екатерина Романовна разработала целую систему воспитания и обучения. Интенсивность обучения, на которое она обрекла своего сына, должна была создать человека энциклопедических знаний.

В 13 лет Павла приняли в лучший в Европе тех времен Эдинбургский университет (Шотландия) и спустя три года он получил степень магистра искусств. Мать гордилась своим сыном. 1776–1782 гг. она провела за границей, чтобы наблюдать за его развитием, а для завершения образования Павла предприняла продолжительную поездку по Европе.

Но юноша, похоже, «отравился» знаниями. Создать «нового человека» Дашкова не смогла, а нравственный облик сына и дочери впоследствии не раз заставлял мать терпеть насмешки со стороны и в результате привел к разрыву с детьми.

Зато второе заграничное путешествие принесло Екатерине европейское признание ее самой. О Дашковой с почтением отзывались лучшие представители науки и культуры. Ее ценили как знатока искусства. Музыкальные произведения, написанные княгиней, имели большой успех в Англии. Екатерина Романовна интересовалась минералогией (свою знаменитую коллекцию минералов, оцененную в 50 000 руб., она подарила Московскому университету), астрономией, картографией, экономикой, политикой и конечно литературой.

Екатерина II, слывшая в Европе покровительницей наук и искусств, неожиданно для княгини предложила ей возглавить Петербургскую академию наук (1783 год). Ее президент К.Г.Разумовский в деятельность учреждения не вмешивался, и Дашкова фактически выполняла его обязанности.

Никаких открытий в науке Дашкова не сделала, но ее организационные способности, трезвая оценка деятельности превратили Академию наук из «собрания знаменитых ученых» в «сложную фабрику научной продукции». Общение с крупнейшими европейскими специалистами дало возможность ей беспристрастно выделить и способствовать работе ученых мирового уровня, таких, как Леонард Эйлер.

Приведя в порядок финансы и рабочий процесс, Екатерина Романовна Дашкова занялась организацией научно-просветительской деятельности: открыла при академии общедоступные курсы, возобновила работу типографии и издательства. Вокруг нее сгруппировались признанные мастера российской словесности: Г.Р.Державин, Д.И.Фонвизин, М.М.Херасков, Я.Б.Княжнин, В.В.Капнист и др.

Литературно-общественные журналы «Собеседник любителей российского слова» и «Новые ежемесячные сочинения» пользовались огромной популярностью. Под ее наблюдением было продолжено издание письменных памятников по истории России, вышло 43 части сборника «Российский театр», началось издание полного собрания сочинений М.В.Ломоносова.

Как патриот своей отчизны, княгиня пыталась превратить академию, страдающую от засилья немецких специалистов, в учреждение русской науки. Она ввела три новых курса – математика, география, естественная история, – которые читались русскими профессорами на родном языке и бесплатно для слушателей.

Энергия Дашковой поддерживала творческие и научные искания. «Мне кажется, – писала Е.Вильмонт, одна из дочерей английской подруги Дашковой, – что она была бы всего более на месте у кормила правления или главнокомандующим армией, или главным администратором империи. Она положительно рождена для дел в крупных размерах…»

Княгиня нуждалась в широком поле деятельности, лишь тогда она чувствовала себя востребованной. На одной из встреч с императрицей княгиня предложила учредить Российскую академию наук и с сентября 1783 года стала ее президентом. «Главный предмет Российской академии состоять должен в обогащении и очищении языка российского и в распространении словесных наук в государстве», – записано в подготовленном ею уставе. Этому же служила и организованная княгиней работа видных ученых и литераторов по созданию первого русского толкового словаря («Словарь академии Российской» в 6-ти томах, 1789–1795 гг.), который включал 43 257 слов. Дашкова сама написала несколько определений и отобрала больше 700 слов на буквы «ц», «ш», «щ».

Для главы двух российских академий не существовало мелких дел. Она портила нервы архитектору при строительстве нового здания академии, с пристрастием отбирала юношей для обучения, отчисляя именитых оболтусов. И при всей скудности выделяемых средств при Дашковой в Академии наук царила «эпоха процветания». Но нетактичность, неуживчивость княгини, несдержанные речи приводили к конфронтации с окружением и способствовали ухудшению отношений с императрицей. Это больно ударяло по чрезмерному самолюбию княгини, ей начали изменять кипучие силы.

В 51 год Екатерина Романовна Дашкова выглядела дряхлой мужеподобной старухой. В особенности ей в тягость было одиночество. Дети не оправдали надежд. Сын Павел не смог сделать стремительной карьеры, хотя благодаря хлопотам матери получил чин подполковника. Княгиня не могла ему простить попрания величия аристократических родов Воронцовых-Дашковых: без ее согласия он женился по любви на дочери купца Алферова и был счастлив с этой простой женщиной.

Поведение дочери Анастасии также не радовало княгиню. Незавидной внешностью она пошла в мать, к тому же была горбата и глупа. Когда ей исполнилось только 15 лет, Дашкова поспешно выдала ее замуж за безвольного алкоголика Щербина. Зять вел распутную жизнь за границей, а дочь, даже живя рядом с матерью, все время умудрялась попадать в скандальные истории, а после сбежала к своему непутевому мужу.

Разбитая неурядицами княгиня вынуждена была просить отпуск, который после восшествия на престол превратился в отставку, а после в изгнание в глухую новгородскую деревеньку. Этот вынужденный покой для деятельной и чувствительной женщины стал настоящей катастрофой. Княгиня была на грани самоубийства. вернул ей полную свободу, но она не смогла найти себя при «молодом дворе».

Екатерина Романовна Дашкова жила попеременно то в Москве, то в своем троицком имении. В обществе к ней относились с уважением, но побаивались ее насмешливого и острого ума. Дашкову мучили болезни, она ощущала постоянную необходимость дружеского участия. Потому княгиня с глубокой симпатией относилась к сестрам К. и М. Вильмонт. Она даже хотела удочерить Мэри. По настоятельной просьбе этой девушки, разделившей ее одиночество, княгиня написала «Записки» (1805 год) – замечательный памятник истории русской культуры, в котором отразилась не только многогранная деятельность неординарной женщины, но и ее полная драматизма жизнь.

Судьба была жестока к старой княгине. 1807 год, январь – умер ее сын. Они жили в Москве рядом, но не общались. Скандал из-за наследства, который устроила на похоронах Анастасия, до основания рассорил Дашкову с дочерью, но примирил с невесткой. В июне покинула свою «русскую мать» и Мэри. Печаль и одиночество стали уделом последних лет жизни этой неординарной одаренной, но только частично реализовавшей себя женщины. Екатерина Романовна Дашкова умерла 4 января 1810 года и была скромно похоронена в Троицком.

Глава XIV. Екатерина Романовна Дашкова

Мисс Вильмонт, приятельница Дашковой, англичанка, гостившая продолжительное время у княгини и, следовательно, наблюдавшая за нею с близкого расстояния, писала: «Мне часто приходила в голову мысль, как трудно было бы очертить характер княгини Дашковой, если б кто принялся за него; я даже думаю, что это невозможно. Особенности ее характера и отдельные стороны до того разнообразны, что описание их показалось бы смешением противоположных человеческих крайностей. В ее натуре можно найти элементы всех темпераментов, всех возрастов и состояний. Мне кажется, она была бы на своем месте и управляя государством, и командуя армией. Она рождена для поприща в широких размерах и доказала это тем, что восьмнадцати лет от роду стояла во главе революции; а потом в продолжении двенадцати лет управляла двумя академиями» .

Заметим, эти слова были написаны, когда Дашкова перешагнула через шестидесятилетний рубеж и уже не занимала никакой должности, вела частную жизнь, коротая дни не в столице, а либо в Москве, либо в имении Троицком. Тем не менее и в этом возрасте она сохранила резкость в суждениях, крайнее честолюбие, эгоизм и энергию. Остались при ней ум, образованность, используемые теперь в единственной сфере ее активной деятельности — в устройстве своих имений и прежде всего Троицкого. Эта барская усадьба представляла маленький городок, в котором был свой театр, манеж, больница, конюшня, квартира управителя, здания для гостей и т. д.

Екатерина Романовна Дашкова — уникальное явление отечественной истории. Ни Древняя Русь, ни средние века, ни новое и новейшее время не знали женщины, равной ей по разнообразию дарований. Перед нами их перечень, сделанный на склоне жизни Екатерины Романовны ее современницей: «В наружности, разговоре и манерах есть какая-то особая оригинальность, отличающая ее от всех других людей. Она помогает каменщикам возводить стены, сама проводит дороги и кормит коров, сочиняет музыкальные пьесы, пишет статьи для печати и громко поправляет священника в церкви, если тот отступает от правил, а в театре прерывает актеров и учит и их, как надобно выполнять роли. Княгиня вместе доктор, аптекарь, фельдшер, купец, плотник, судья, администратор».

Однако не эти свойства натуры позволили Дашковой оставить заметный след в истории века Екатерины, а ее общественная и политическая деятельность, склад ума, мыслившего масштабами крупного государственного деятеля. На долю женщины, принадлежавшей к великокняжеской или царской династии, иногда выпадала роль в истории, но историкам неведомы случаи, когда бы графиня по рождению и княгиня по мужу выбилась в ряды вельмож, причем не подличая, не заискивая, не утрачивая своего достоинства, не работая локтями, а благодаря своей исключительности. В ней причудливо сочетались гордость и колкость языка, чувство собственного достоинства и эгоизм, высокая нравственность и нежелание поступиться даже малой толикой независимости. Добродетели и пороки далеко не всегда благотворно влияли на ее судьбу: она то поднималась к подножию трона, то становилась опальной дамой, прозябавшей в деревенской глуши.

Екатерина Романовна Дашкова (в девичестве Воронцова) родилась в Петербурге 17 марта 1743 года. В двухлетнем возрасте она лишилась матери, а ее отец, Роман Илларионович, любил удовольствия, вел светский образ жизни и мало заботился о воспитании детей, сплавив младшую дочь Екатерину на попечение бабушки. Екатерине повезло — ее в четырехлетием возрасте взял к себе на воспитание дядя, канцлер, проявивший трогательную заботу о племяннице. Екатерина росла вместе с двоюродной сестрой: «Общая комната, одни и те же учителя, даже платья из одного и того же куска материи — все должно было бы сделать из нас два совершенно одинаковых существа; между тем трудно было найти людей более различных во всех обстоятельствах жизни».

О дяде Екатерина Романовна отзывалась добрыми словами: «Мой дядя, — вспоминала она, — не жалел денег на учителей, и мы по своему времени получили превосходное образование: мы говорили на четырех языках, и в особенности владели отлично французским; хорошо танцевали, умели рисовать… у нас были изысканные и любезные манеры, и потому не мудрено было, что мы слыли за отлично воспитанных девиц».

Личная встреча двух Екатерин состоялась в конце 1758 года, когда Екатерина Алексеевна была еще великой княгиней. Во время продолжительной беседы у них выявилось много общего: обе отличались честолюбием, начитанностью, знанием идей французских просветителей, их беседа оставила у обеих неизгладимое впечатление. «Мы почувствовали, — вспоминала Дашкова, — взаимное влечение друг к другу, а очарование, исходившее от нее, в особенности, когда она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественно, чтобы подросток, которому не было и пятнадцати лет, мог ему противиться, и я навсегда отдала ей свое сердце… Возвышенность ее мыслей, знания, которыми она обладала, запечатлели ее образ в моем сердце и в моем уме, снабдившем ее всеми атрибутами, присущими богато одаренным природой натурам» . Но у них впоследствии обнаружилось и немало различий: Екатерина Романовна отличалась бескомпромиссными и прямолинейными суждениями, гордым и независимым нравом, эгоизмом, в то время как Екатерина Алексеевна отличалась покладистым характером, умела находить общий язык с собеседником, обтекать острые углы и пленять его своим обаянием.

Какие условия способствовали тому, что обе Екатерины стали образованнейшими женщинами своего времени, что они посвящали свой досуг вместо праздных забав чтению серьезных сочинений? Екатерина Алексеевна ответила на этот вопрос вполне определенно: ее учителями были скука и уединение, обусловленные пренебрежительным отношением к ней нелепого супруга. Екатерина Романовна подобных объяснений не оставила, и нам остается высказывать на этот счет догадки. Обратимся к описанию Дашковой, принадлежащему перу Дидро и относящемуся не к юным, а к зрелым годам: «Княгиня Дашкова вовсе не хороша; она мала ростом; лоб у нее большой и высокий; щеки толстые и вздутые; глаза — ни большие, ни малые, несколько углубленные в орбитах; нос приплюснутый; рот большой; губы толстые; зубы испорчены. Талии вовсе нет, в ней нет никакой грации, никакого благородства, но много приветливости».

Заметим, портрет, выполненный неизвестным художником маслом, ничего общего не имеет с тем, как Дашкову описал Дидро. На нас смотрит симпатичная женщина с волевым лицом и проницательным взглядом; недостатки, описанные французским энциклопедистом, не заметны вовсе: нет вздутых щек, толстых губ, приплюснутого носа. Но все же, видимо, описание внешности, выполненное Дидро, ближе к оригиналу — художник, надо полагать, выполняя волю заказчицы, сделал портрет более привлекательным.

Не в этой ли непривлекательности Дашковой, отличавшей ее, по-видимому, и в юношеские годы, находится объяснение причин ее влечения к книгам, а не к обществу более красивых подруг, в частности ее двоюродной сестры. Девушки-дурнушки должны были привлекать внимание молодых людей податливым характером, приветливостью, умными разговорами, начитанностью. Первых двух качеств Дашкова была лишена, приходилось прибегать к двум последним.

Но чтобы начитанность дала свои плоды и внушила уважение собеседника, необходимо было обладать еще одним качеством, присущим обеим Екатеринам, — умом. Природа наградила их с избытком этого рода свойством натуры. Думается, в этом одиночестве формировался гордый, непреклонный и целеустремленный характер, которому Дашкова осталась верна в течение всей жизни, как осталась верна и идиллическому образу императрицы, созданному ее воображением во время первого знакомства. В итоге приходится согласиться с мнением Дашковой, писавшей: «Я смело могу утверждать, что кроме меня и великой княгини в то время не было женщин, занимавшихся серьезным чтением».

Екатерина Романовна вышла замуж пятнадцати лет, в 1758 году, причем ее замужество овеяно легендой. Согласно официальной версии, Дашкова случайно встретилась с будущим супругом, князем Михаилом Ивановичем Дашковым, который тут же влюбился в молодую графиню, ответившую ему взаимностью. Императрица Елизавета Петровна как-то навестила дом канцлера и благословила пару, мать князя тоже не возражала против брака, и вскоре была отпразднована скромная свадьба. Так изображала свои матримониальные дела сама Екатерина Романовна.

Согласно молве свадебные дела графини развивались более романтично. Ход событий по Рюльеру происходил так: «Однажды князь Дашков, один из самых красивых придворных кавалеров (привлекательную внешность князя отмечают все источники. — Н. П.), слишком свободно начал говорить любезность девице Воронцовой; она позвала канцлера и сказала ему: „Дядюшка, князь Дашков делает мне честь просить моей руки“. Не смея признаться первому сановнику империи, что слова его не заключали именно такого смысла, князь женился на племяннице канцлера, но тотчас отослал ее в Москву, где она провела два года» .

В природе не существует источников, подтверждающих или опровергающих эту версию. Нам она представляется вполне правдоподобной, ибо соответствует характеру графини, не испорченной нравами XVIII века, простодушной в свои 15 лет, по неопытности принявшей банальные комплименты за предложение стать супругой, тем более что внешность князя давала основание влюбиться в него с первого взгляда. Мы полагаем, что поведение Екатерины Романовны не было преднамеренной хитростью, стремлением заловить жениха.

По сговорной графа Р. Л. Воронцова и князя М. Й. Дашкова от 12 февраля 1759 года невеста получила сравнительно богатое приданое: движимого имущества на 12 917 рублей и на покупку деревень 10 тысяч рублей. Список предметов открывают бриллиантовые серьги в 500 рублей, перстень бриллиантовый в тысячу рублей и др. Далее следуют одежда, меха, постельное и нижнее белье, кровать, зеркало и др. Завершает список золотая табакерка, оцененная в 200 рублей .

После скромной свадьбы наступили будни семейной жизни. Екатерина Романовна была счастлива: она нежно любила супруга, а тот отвечал взаимностью. Счастье совместной жизни оказалось, однако, непродолжительным — капитан Дашков должен был оставить супругу на попечение свекрови, чтобы отправиться к месту службы в Петербург. Екатерина Романовна окунулась в непривычную для аристократки патриархальную жизнь Белокаменной. «Передо мной открылся новый мир, — вспоминала Дашкова, — новая жизнь, которая меня пугала, тем более что я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка».

Через год княгиня родила дочь, а еще через год князь поспешил в Москву, где его ждали прибавления в семье. Здесь произошло событие, высвечивающее супружеские отношения. В пути Дашков занемог, утратил голос настолько, что не мог разговаривать, и, чтобы не расстраивать своим болезненным видом находившуюся накануне родов супругу, решил остановиться в доме своей тетки Новосильцевой. Екатерине Романовне стало известно, что князь находится в Москве и что он серьезно болен. Княгиня совершила поступок, дающий основание высоко оценить ее человеческие достоинства: она отправила родственника из своих покоев и, вопреки уговорам не вставать с постели, в сопровождении повивальной бабки отправилась навестить больного, страдая при этом от нестерпимой боли. Увидев его бледным и лишенным голоса, она упала в обморок. Ее немедленно отнесли домой, где она тут же родила сына Павла.

В этом эпизоде проявились нравственные качества Екатерины Романовны: готовность жертвовать собой, чтобы помочь горячо любимому человеку, неукротимая воля, верность и т. д. Герцен высоко оценил этот подвиг княгини: «Женщина, которая умела так любить и так выполнять волю свою, вопреки опасности, страху и боли, должна была играть большую роль в то время, в которое она жила, и в той среде, к которой принадлежала» .

29 июня 1761 года, ровно за год до переворота, чета Дашковых переезжает в Петербург, и благодаря вниманию великого князя к молодому офицеру княжеских кровей Дашковы пополнили двор наследника престола. Здесь Екатерине Романовне довелось часто наблюдать грубые выходки Петра Федоровича против своей супруги, его нелюбовь к России и русским обычаям, издевательство над православным духовенством, слепое преклонение перед прусским королем Фридрихом II и пр. У всякого патриота возникала боль за будущее России, когда она окажется под властью неуравновешенного монарха.

У Екатерины Романовны появилась возможность часто общаться с великой княгиней Екатериной Алексеевной. Великая княгиня обладала даром чарующей улыбкой располагать к себе людей, и она воспользовалась этим, чтобы прочно привязать к себе молодую даму, начитавшуюся трудов французских просветителей, мечтавшую о процветании страны и уверенную в неспособности наследника обеспечить это процветание. Более того, Дашкову крайне беспокоило и будущее ее кумира — великой княгини, над которой нависла серьезная угроза оказаться в заточении в каком-либо отдаленном монастыре: Петр Федорович не скрывал своего намерения жениться на своей фаворитке, родной сестре Екатерины Романовны, графине Елизавете Романовне Воронцовой.

В декабрьскую ночь 1761 года Дашкова совершила поступок, близкий к тому, что произошел ранее в Москве: зная, что дни императрицы Елизаветы Петровны сочтены, Екатерина Романовна, будучи больной, тайком отправилась к великой княгине, чтобы предложить свои услуги. «Ваше высочество, — объясняла Дашкова причину своего тайного визита, — я не могла дольше противиться потребности узнать, какими средствами можно рассеять грозовые тучи, которые собираются над вашей головой. Ради Бога, доверьтесь мне, я заслуживаю вашего доверия и надеюсь стать еще более достойной его. Скажите, какие у вас планы? Чем вы думаете обеспечить свою безопасность? Императрице остается всего несколько дней, может быть, несколько часов жизни, могу ли я быть вам полезной? Скажите мне, что мне делать?» Екатерина Алексеевна вполне оценила преданность и верность темпераментной посетительницы, но, будучи опытной интриганкой, проявила осторожность и не стала раскрывать ни секретов подготовки переворота, ни тем более называть фамилии офицеров, готовых пожертвовать головой ради свержения Петра Федоровича, который через несколько дней должен был стать обладателем короны. Между собеседницами произошла трогательная сцена расставания.

После осуществления переворота между двумя честолюбивыми Екатеринами произошла размолвка относительно степени участия в событиях и роли, выполняемой каждой из них в памятный день 28 июня 1762 года.

В интерпретации Дашковой именно она, Екатерина Романовна, возглавила заговор или во всяком случае была главным действующим лицом, обеспечившим Екатерине Алексеевне трон. Приписываемую себе роль руководителя «революции», как называла переворот Дашкова, она не скрывала от окружающих, и ее невоздержанный язык привел к охлаждению со стороны Екатерины Алексеевны, провозглашенной императрицей.

Ей, взрослой женщине, отнюдь не импонировал распространяемый Дашковой слух, что она получила корону благодаря усилиям восемнадцатилетней дамы, решительность и распорядительность которой и обеспечили успех перевороту.

Размолвка обозначилась сразу же после переворота, о чем можно судить по письму, отправленному Екатериной II 2 августа 1762 года Станиславу Понятовскому. Из письма явствует, что переворот — дело ее, Екатерины Алексеевны, рук: «Все делалось под моим руководством», заявляла императрица своему бывшему фавориту и тут же опровергала слухи, распространяемые Дашковой. «Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой, хотя и желает приписать себе всю честь, так как была знакома с некоторыми из главарей, не была в чести по причине своего родства и своего девятнадцатилетнего возраста и не внушала никому доверия. Хотя она уверяет, что все ко мне проходило через ее руки, однако все лица (бывшие в заговоре) имели сношения со мной в течение шести месяцев прежде, чем она узнала только их имена» .

Много лет спустя после переворота, когда обе Екатерины взялись за перо, чтобы писать воспоминания, они придерживались первоначальных версий своего участия в свержении Петра III. Императрица в «Записках» уделила полторы страницы описанию участия княгини в перевороте. Отрывок начинается словами: «Вот какое участие принимала княгиня Дашкова в этом событии». Далее следует рассказ о том, что многие офицеры, не имея прямого доступа к великой княгине и зная о привязанности к ней княгини Дашковой, общались с Екатериной через нее. При этом «Екатерина никогда не называла княгине Орловых, чтобы отнюдь не рисковать их именами; большое рвение княгини и ее молодость заставляли опасаться, чтобы в толпе ее знакомых не нашелся кто-нибудь, кто неожиданно не выдал бы дела». Императрица признавала отвагу Дашковой, проявленную во время переворота, но считала, что «она ничего бы не порешала; у нее было больше льстецов, чем кредита, и характер ее семьи вызывал всегда известное недоверие» (дядя — канцлер Петра III, а сестра Елизавета — фаворитка императора) .

Послушаем другую сторону. Княгиня Дашкова рассказывает, как благодаря ее настойчивости удалось привлечь к заговору графа К. Г. Разумовского, Н. И. Панина, князя Н. В. Репнина; она писала о том, что была «поглощена выработкой своего плана», не сообщая, впрочем, в чем он состоял. Она успокоила гвардейцев, опасавшихся отправки в Данию. «Я, — утверждала княгиня, — велела им передать, что получаю каждый день известия от императрицы и уведомлю их, когда надо будет действовать». «Записки» Дашковой пестрят местоимениями: «Я поняла», «Я сразу увидела», «Я подошла к нему». Согласно ее «Запискам», она всем распоряжалась и направляла ход событий. Когда стало известно об аресте одного из заговорщиков (капитана Пассека), она велела: «Скажите Рославлеву, Ласунскому, Черткому и Бредихину (офицерам, участникам заговора. — Н. П.), чтобы не теряя ни минуты, они отправлялись в свой Измайловский полк и что они должны встретить там императрицу (это первый полк на ее пути), а вы (Алексей Орлов. — Н. П.) или один из ваших братьев должны стрелой мчаться в Петергоф и сказать ее величеству от меня, чтобы она воспользовалась ожидающей ее наемной каретой и безотлагательно приехала в Измайловский полк, где она немедленно будет провозглашена императрицей».

Когда в ночь на 28 июня один из братьев пришел к ней выразить сомнение, «не слишком ли рано вызывать в Петербург императрицу, не испугали ли мы ее понапрасно, я была вне себя от гнева и тревоги, услышав эти слова…». Она сообщает, с каким восторгом ее встретила толпа у Казанского собора, где уже находилась императрица, и понесла на руках к собору. Не без гордости она писала о помятом платье и растрепанных волосах как липшем «доказательстве моего триумфа» .

«Мы бросились друг другу в объятья. „Слава Богу! Слава Богу!“ — могли мы только переговорить…» Это было последнее проявление нежности в отношениях между двумя Екатеринами. Далее наступила пора охлаждения и даже враждебности, исходившей от императрицы. У нее, конечно, не мог вызвать восторга прием, оказанный толпой княгине, несшей ее на руках. И хотя императрица, если верить Дашковой, и произнесла фразу, подтверждающую колоссальную роль ее в перевороте, но поступки опровергают эти слова — императрица один за другим наносила удары по самолюбию и честолюбию княгини. Екатерина, представляя друг другу активных участников переворота, будто бы воскликнула: «Вот княгиня Дашкова! Кто бы мог подумать, что я буду обязана царским венцом молодой дочери графа Романа Воронцова». Скорее всего, это выдумка Дашковой, ибо поступки императрицы противоречат приведенным выше ее словам. Екатерина, по меткому выражению А. И. Герцена, «отдалялась от нее (Дашковой. — Н. П.) с быстротой истинно царской неблагодарности» .

После изложенного выше нам остается ответить на вопрос, является ли версия Дашковой о ее участии в перевороте плодом мистификации и заведомой лжи, удовлетворявшей ее тщеславие, или же Екатерина Романовна искренне верила в свою исключительную роль в возведении на престол Екатерины Алексеевны. Мы склонны считать более вероятной вторую версию.

Основанием для этого суждения следует считать сведения, сообщаемые современниками о складе ее неугомонного и в то же время деятельного и решительного характера: ее активность и суетливость создают убежденность, что именно она и никто другой стояла в центре событий, что именно от нее и ни от кого другого исходили указания, обеспечившие успех делу. К этому надобно добавить еще одно соображение — отсутствие полной информации об участии в перевороте прочих заговорщиков. И еще одна оговорка: приведенные выше характеристики Дашковой относятся ко времени, когда она перешагнула через порог молодости и житейские невзгоды отразились и на ее внешности, и на характере: поубавилось энергии, эмоции уступили место рассудку и т. д.

Перед нами обстоятельный портрет княгини, принадлежащий перу лорда Бекингема, наблюдавшего молодую Дашкову: «Леди, чье имя, как она считает, бесспорно отмечено в истории, обладает замечательно хорошей фигурой, прекрасно подает себя. В те краткие моменты, когда ее пылкие страсти спят, выражение ее лица приятно, а манеры таковы, что вызывают чувства, ей самой едва ли известные. Но хотя это лицо красиво, а черты не имеют ни малейшего недостатка, его характер главным образом таков, какой с удовольствием изобразил бы опытный художник, желая нарисовать одну из тех знаменитых женщин, чья утонченная жестокость напоминает журналы ужасов. Ее идеи невыразимо жестоки и дерзки, первая привела бы с помощью самых ужасных средств к освобождению человечества, а следующая превратила бы всех в ее рабов». Другой отзыв того же автора высвечивает новые черты и звучит пророчески: «Княгиня много читала, исключительно активна телесно и умственно, обладает прекрасной сообразительностью. Если она сможет сдержать свой темперамент, пока нынешние подозрения не умолкнут (ее подозревали в причастности к делу Мировича. — Н. П.), пока возраст не смягчит ее суждения, ее история на этом не закончится».

Лорд Бекингем запечатлел Екатерину Романовну в 1762 году еще в одном ракурсе: «Гордость этой дамы значительно ослабила уважение к ней императрицы… Характер ее был слишком непреклонен для того, чтобы стараться умилостивить государыню или покорно подчиниться ее немилости, и вследствие того подозревают, что она возбуждала и поощряла всех недовольных настоящим правительством».

Сменивший Бекингема новый посол проявил больше снисходительности, чем предшественник, но не удержался от того, чтобы отметить авантюристический склад характера Екатерины Романовны: «Эта женщина обладает редкой силы умом, смелостью, превосходящей храбрость любого мужчины, и энергией, способной предпринимать задачи самые невозможные… Такого рода характер весьма опасен в стране, подобной здешней».

Первый удар по самолюбию Дашковой нанес наградной список лиц, отличившихся во время переворота. Открывали список вельможи Н. И. Панин и К. Г. Разумовский; Дашкова же обнаружила свою фамилию среди многочисленных рядовых, ничем не примечательных участников событий. Екатерина тем самым отвергла претензии Дашковой на особую роль в перевороте.

Неизгладимое впечатление на княгиню произвел тот факт, что Григорий Орлов являлся фаворитом императрицы — это было сокрыто от нее, и она обнаружила близость между ними, когда ей довелось наблюдать, как Орлов, развалившись на диване, распечатывал конверты с бумагами государственного значения. Это дало основание Екатерине Романовне сделать вывод, что даже в период наибольшей близости к ней Екатерины Алексеевны она не была с нею до конца откровенна.

Екатерину Романовну потрясло известие о насильственной смерти Петра III, о причастности к ней Алексея Орлова, после чего она не пожелала с ним знаться в течение десятилетий. «Да, ваше величество, смерть случилась слишком рано для вашей славы и для моей», — Дашкова произнесла слова, неприятные для императрицы. Наконец, Екатерина Романовна находилась среди тех, кто противился браку императрицы с Орловым, и это тоже вызвало неудовольствие Екатерины II.

Невыдержанная на язык Дашкова, продолжая питать нежные чувства к императрице, выражала в то же время колкие суждения в ее адрес и адрес ее фаворита, превратившегося в злейшего врага княгини. Вскоре муж княгини получает записку императрицы, означавшую разрыв отношений между совсем недавно бывшими неразлучными подругами. В письме, вспоминала Дашкова, «императрица выражала надежду, что не окажется вынужденной забыть мои заслуги и потому просит мужа повлиять на меня в том смысле, чтобы и я не забывалась, так как до нее дошли слухи, что я осмеливаюсь ей угрожать» . У Дашковой, как и ее супруга, высоко ценивших понятия о чести, достоинстве и независимости, послание императрицы вызвало резко отрицательную реакцию. Наступивший разрыв отметил иностранный дипломат, доносивший 28 июня 1763 года в Лондон: «Княгиня Дашкова, отличившаяся во время революции, получила приказание отправиться вместе с мужем в Ригу, где стоит его полк. Гордость этой дамы значительно ослабила уважение к ней императрицы еще до моего приезда в Москву. Характер ее был слишком непреклонен для того, чтобы стараться умилостивить государыню или покорно подчиниться ее немилости» .

В 1764 году на голову Дашковой обрушилось новое горе — в связи со смертью Августа III Екатерина для поддержки своего кандидата в короли Станислава Понятовского двинула в Речь Посполитую войска, в составе которых находился и Михаил Иванович. Во время похода в сентябре он занемог и умер, оставив на попечении вдовы дочь, сына, расстроенное хозяйство и долги. В этом же году Дашковой довелось пережить еще одну неприятность. Она жила на даче своего родственника Куракина. На той же даче жил сенатор и генерал Н. И. Панин, к которому являлось множество просителей и среди них оказался Мирович, совершивший впоследствии неудачную попытку посадить на трон Иоанна Антоновича. Недоброжелатели Дашковой распространили слух, что Мирович якобы навещал ее и что она причастна к его заговору. Слухи, дошедшие до императрицы, оказались ложными — к Мировичу Дашкова не имела никакого касательства.

1 марта 1765 года упоминавшийся выше английский дипломат Джордж Макартни отправил депешу об отъезде Дашковой в деревню: «Княгиня Дашкова, которая со времени смерти своего мужа вела здесь самый уединенный образ жизни, теперь решилась выехать из этой столицы и поселиться в Москве. Она уже уехала вчера, но перед отъездом имела честь целовать руку императрицы и проститься с ней; ей давно уже был запрещен приезд ко двору, но ввиду того обстоятельства, что она уезжает быть может навсегда, ее императорское величество по ходатайству Панина согласилась видеться с нею перед ее отъездом. Прием, оказанный ей, был таков, как ей и следовало ожидать, то есть холоден и неприветлив, кажется все рады ее отъезду» .

Поселившись в подмосковной деревне, княгиня со свойственной ей энергией взялась за хозяйственные дела и к своему удивлению достигла значительных успехов. «Я ассигновала на себя и детей всего пятьсот р. в год, и благодаря моим сбережениям и продаже серебра и драгоценностей, к моему крайнему удовольствию, все долги были уплачены в течение 5 лет».

В 1768 году Екатерина Романовна возбудила просьбу о разрешении выехать за границу в надежде, что «перемена климата и путешествие благотворно подействуют на моих детей, у которых была английская болезнь». Прошение осталось без ответа, и только в следующем году она улучила момент, чтобы во время празднования годовщины восшествия на престол в Петергофе лично возобновить просьбу у императрицы. Разрешение было получено, и княгиня, как только появился санный путь, отправилась в путешествие. Ее путь лежал через Кенигсберг, Данциг, Берлин, Аахен, Спа, оттуда она отправилась в Англию, где посетила Лондон, Оксфорд, Бристоль.

Возвратившись на материк, княгиня отправилась в Париж, где часто встречалась с Дидро, который, кстати, отметил, что двадцатисемилетняя княгиня настолько состарилась, что выглядела сорокалетней женщиной — невзгоды отразились на ее здоровье.

Княгиня решила снискать милость Екатерины и, сломив собственную гордость, совершила два поступка, в полной уверенности, что они станут известны императрице: она отказалась принять Рюльера, автора сочинения о перевороте 1762 года, в котором Екатерина представлена не в лучшем виде. «Вы понимаете, — убеждал Екатерину Романовну Дидро, — что, принимая Рюльера у себя, вы тем самым санкционировали бы сочинение, внушающее беспокойство императрице…»

Второй поступок должен был еще больше умилостивить императрицу — Дашкова без удержу хвалила Екатерину, уверяла собеседника в своей преданности ей, и в своих расчетах не ошиблась: «после моего отъезда из Парижа Дидро в письме к ее величеству, — вспоминала княгиня, — много говорил обо мне и моей привязанности к императрице и выразил мнение, что вследствие моего отказа принять Рюльера вера в правдивость его сочинения была сильно поколеблена…» .

Во время одной из встреч с Дидро между ними состоялся обмен мнениями о крепостном праве в России. Дашкова заявила, что отсутствие деспотизма в ее характере позволило орловским крестьянам жить в довольстве.

Дидро возразил: «Но вы не можете отрицать, княгиня, что будь они свободны, они стали бы просвещеннее и вследствие этого богаче». Дашкова ответила аргументом, свойственным умеренным просветителям: «Просвещение ведет к свободе; свобода же без просвещения породила бы только анархию и беспорядок». Как видим, просветительские воззрения Дашковой были одинаковыми со взглядами императрицы.

В свойственной княгине манере преувеличивать свое влияние на собеседника она внесла в свои воспоминания запись: Дидро в конце беседы вскочил с места и воскликнул: «Какая вы удивительная женщина! Вы переворачиваете вверх дном идеи, которые я питал и которыми дорожил целые двадцать лет» .

Во время путешествия Екатерина Романовна значительно пополнила свои знания, расширила кругозор. Посещение городов не ограничивалось осмотром достопримечательностей. Путешественница посещала театры, музеи, картинные галереи, мануфактуры, свела знакомство со знаменитыми деятелями культуры того времени: Дидро, Вольтером, музыкантом, поэтом и художником Гибнером, министрами, наследниками престола и др.

Когда в 1771 году Дашкова возвратилась в Петербург, двор ее встретил с большим, чем прежде, уважением — комплименты в адрес императрицы возымели свое действие: императрица пожаловала ей 60 тысяч рублей и обласкала ее. Екатерина Романовна связывала эту перемену с утратой прежнего влияния на императрицу братьев Орловых. Лесть Екатерине тоже сыграла свою роль. Дидро писал императрице, что глаза Дашковой при виде портрета императрицы, вышитого на шелковой материи, «наполнялись слезами. Она четыре часа сряду рассказывала о вашем императорском величестве, а мне показалось, что она говорила не более четырех минут».

В 1775 году княгиня вновь отправляется за границу, на этот раз с целью дать образование сыну в Эдинбургском университете, который тот закончил четыре года спустя. Во время встречи в Брюсселе с бывшим фаворитом Григорием Орловым между ним и княгиней произошел любопытный разговор, свидетельствующий о нравственном уровне собеседника. Оценив внешность сына княгини, молодого, статного красавца, Орлов заметил: «…трудно представить себе более красивого юношу, чем князь Дашков», а затем продолжил: «Я жалею, князь, что меня вероятно не будет в Петербурге, когда вы туда приедете; я убежден, что вы затмите фаворита, а так как с некоторых пор мне вменили в обязанность вести переговоры с отставленными фаворитами и утешать их, я с удовольствием занялся бы этим, если бы он принужден был уступить вам свое место».

«Эта странная речь, — писала Дашкова, — заставила меня жалеть, что сын при ней присутствовал». Г. Орлов даже держал пари с И. И. Шуваловым, что Павел Дашков займет место Потемкина.

Во второй приезд за границу Дашкова, помимо Франции и Швейцарии, посетила множество городов Италии, где обогатила свои познания в зодчестве, ваянии и живописи. В июне 1782 года в Пизе княгиня на свои средства устроила бал в честь двадцатилетия царствования Екатерины. Во время второго путешествия Дашкова, более не подвергавшаяся гонению двора, имела встречи с Фридрихом II и Иосифом II.

В июле 1782 года она возвратилась в Россию и была благосклонно встречена Екатериной, пожаловавшей ей 2500 душ крепостных и дом в Петербурге ценой в 30 тысяч рублей.

На одном из балов Екатерина сказала Дашковой: «Я имею сообщить вам, княгиня, нечто особенное». Отойдя в сторону, она известила, что назначает ее директором Академии наук и художеств. Причину отказа Екатерины Романовны от предложенной должности точно определить невозможно: то ли она набивала себе цену, то ли действительно полагала, что пост ей не по плечу. «От удивления я не могла выговорить ни слова, — вспоминала Дашкова, — когда возвратилась домой, то села за письмо к императрице, в котором были и такие слова: „сам Господь Бог, создавая меня женщиной, этим самым избавил меня от должности директора Академии наук; считая себя невеждой, я никогда не мечтала попасть в ученую корпорацию…“»

С доводами Дашковой можно было бы согласиться, если бы историкам не был известен факт: Академией наук с восемнадцатилетнего возраста ведал брат фаворита императрицы Елизаветы Петровны Кирилл Григорьевич Разумовский, не имевший ни научных знаний, ни умения управлять ученым учреждением. Он был номинальным президентом, за его спиной дела в Академии наук вершил немец Шумахер. Поэтому выбор Екатерины, остановившейся на кандидатуре Дашковой, женщине образованной, честной, властной, давшей сразу же понять, что она будет ценить ученые заслуги членов Академии, а не умение их интриговать, надлежит признать удачным.

Назначение Дашковой дает повод для размышлений о характере двух Екатерин и их способности отделять личные симпатии от государственных интересов. После переворота Екатерина II, как нам представляется, не питала нежных чувств к Дашковой. Но императрица, преодолевая неприязнь, назначила Дашкову на высокую должность, руководствуясь не личными, а государственными интересами. То же самое можно сказать и о Екатерине Романовне. Думается, что у Дашковой, многократно подвергавшейся преследованиям императрицы, вряд ли сохранились прежние теплые чувства к ней. У человека с такой непреклонной волей, честолюбием, гордостью они не могли не поблекнуть. Впрочем, подобные категорические утверждения нуждаются в некоторых коррективах, поскольку при монархическом режиме нередко трудно бывает провести грань между личными и государственными интересами.

Первый визит в Академию Дашкова совершила в сопровождении знаменитого математика Эйлера. Обращаясь с краткой речью к профессорам, она призналась в скудости своего научного образования, но заверила их в своем глубоком уважении к науке.

В 1786 году княгиня представила императрице отчет о своей трехлетней деятельности, из которого следует, что за три года она достигла немалых успехов. До ее прихода за Академией имелись долги, профессора не получали жалованья, отсутствовали средства для оплаты арендуемых помещений, на приобретение бумаги и т. д. Заботами директора Академии наук типография обзавелась новыми шрифтами, академическая библиотека пополнилась новыми книгами, в библиотеке составлен каталог книг, значительно снижены цены на издаваемые Академией книги и карты — до этого они продавались по столь высокой цене, что это препятствовало «осуществлению благодетельных намерений государыни, направленных к распространению просвещения»; приведены в порядок коллекции минералов, архив Академии, в гимназии учениками оставлены только молодые люди, проявившие способности к науке, ряды сотрудников были очищены от бездельников. Академиков директор обязала публиковать свои открытия в отечественных журналах и воздерживаться от их напечатания за границей до тех пор, «пока Академия не извлекла из них славу для себя путем печати и пока государство не воспользовалось ими» .

В процессе работы Дашковой, как известно, обладавшей трудным характером, пришлось преодолевать препятствия, исходившие, с одной стороны, от генерал-прокурора князя А. А. Вяземского, человека недалекого и педантичного, а с другой — от фаворитов А. Д. Ланского и П. А. Зубова. Первый чинил разного рода неприятности по финансовой части, а вторые внушали императрице враждебность к Дашковой. Так, Ланской устроил скандал по поводу отчета о путешествии императрицы в Финляндию, в котором среди лиц, ее сопровождавших, не была названа его фамилия.

По инициативе Дашковой в октябре 1783 года была учреждена Российская академия. В отличие от Академии наук, опекавшей точные науки, задача Российской академии состояла в разработке гуманитарного цикла, прежде всего русского языка, выработке правил правописания, составлении словарей. Главой Российской академии императрица назначила Дашкову, причем, как и в первом случае, вопреки ее желанию. При открытии Российской академии Екатерина Романовна произнесла речь, в которой вслед за М. В. Ломоносовым подчеркнула достоинства выразительного языка русского и определила главную задачу нового учреждения: «Сочинение грамматики и словаря да будет первым нашим упражнением». «Будьте уверены, — обращалась княгиня к многочисленной аудитории, — что я всегда гореть буду беспредельным усердием, истекающим из любви моей к любезному отечеству, ко всему тому, что всему нашему обществу полезно быть может, и что неусыпною прилежностию буду стараться заменить недостатки моих способностей… в помощи ж вашей надежду свою полагаю и тем самым желаю искреннее свое к вам почтение засвидетельствовать» .

В итоге Екатерина Романовна возглавила работу двух научных учреждений в качестве директора Академии наук и президента Российской академии. Автор книги о Дашковой справедливо заметила: «В Петербургской академии наук проявлялись административные таланты Е. Р. Дашковой, в Российской академии раскрылись ее творческие дарования» .

Научный подвиг Дашковой и руководимого ею коллектива состоял в том, что в короткий срок, в течение шести лет, был создан «Словарь Академии Российской, словопроизводным порядком расположенного». Заметим, что Французская академия над аналогичным трудом работала шесть десятилетий. К составлению Словаря живейший интерес проявила императрица. Он включал в себя не только русские слова, но и научные и технические термины.

Детищем Екатерины Романовны явился журнал «Собеседник любителей российского слова». Сначала он печатался Академией наук, а затем Российской академией. В предисловии к первому номеру журнала было написано, что он издается «по желанию нынешнего Академии наук директора ее сиятельства княгини Екатерины Романовны Дашковой, которая почитает нужным пещись по долгу звания своего о приведении наук в России в цветущее состояние, но и стараться о доставлении публике хороших российских сочинений». Статьи «Собеседника» разоблачали, по словам Н. А. Добролюбова, пороки человека: «двоедушие, ласкательство, ханжество, суетность, фанфаронство, обман, презрение к человечеству» , то есть по идейной направленности они были близки к безобидной критике человеческих недостатков, разоблачаемых «Всякой всячиной», издаваемой Екатериной II в 60-е годы.

Руководство двумя академиями приносило Дашковой как радости, так и огорчения. Последние были связаны не только с конфликтами с генерал-прокурором и фаворитами, но и с размолвками с самой императрицей: «Я предвидела, что между мной и императрицей возникнут неоднократные недоразумения», — писала Екатерина Романовна в связи со своими назначениями. По сути дела отношения императрицы к Дашковой лишь внешне выглядели лояльными, но без доверительности и теплоты. Более того, императрице будто бы доставляли радость и удовольствие невзгоды, переживаемые Екатериной Романовной в эти годы.

У княгини сложились не лучшие отношения с детьми: дочерью Анастасией и сыном Павлом. Отчасти в этом повинна сама Дашкова, деспотически опекавшая дочь и сына — будучи взрослыми, они находились под пристальным ее надзором; она контролировала каждый их шаг, и когда те освобождались от опеки, то давали волю своим неуравновешенным поступкам, что приводило ее к огорчениям, от которых она заболевала.

Дочь Анастасия оказалась существом пустым и безнравственным. Она была выдана замуж за Щербинина, но развелась с ним отчасти потому, что не сошлась характером со свекром, отчасти потому, что была кокеткой и прославилась мотовством и такой расточительностью, что ее имения оказались под опекой.

Еще больше огорчений доставил сын. Внешностью он напоминал красавца отца и, отправившись на юг, где служил у Потемкина, вел разгульную жизнь. В Киеве он встретил дочь купца Алферова и без благословения матери женился на ней. Княгиня узнала об этом от посторонних, сын удосужился известить ее об этом только два месяца спустя. Расстроенная мать написала ему короткое и холодное письмо: «Когда твой отец намерен был жениться на дочери графа Воронцова, он на почтовых поскакал в Москву, чтобы испросить позволения у своей матери. Ты уже обвенчан — я это знала прежде. Я знаю также и то, что моя свекровь не более меня заслуживала иметь друга в моем сыне».

Женитьба сына — самый тяжелый удар для княгини; ею овладели тоска и чувство одиночества, пессимизм. Она пыталась обрести утешение в академической службе, но вдохновение покинуло ее.

Как реагировала императрица Екатерина на житейские неудачи Екатерины Дашковой? Похоже, они доставляли ей удовольствие и радость.

В 1788 году свиньи Нарышкина, соседа по даче княгини, разрыли ее цветник. Княгиня велела загнать двух свиней в сарай и убить их. Между соседями возникла тяжба. 30 октября 1788 года А. В. Храповицкий записал в Дневнике: «Дашкова побила Нарышкиных свиней; смеясь сему происшествию (императрица. — Н. П.), приказала скорее кончать дело в суде, чтоб не дошло до смертоубийства». 2 ноября новое бесстрастное свидетельство Храповицкого: «Княгиня Дашкова прислала к графу Александру Матвеевичу Дмитриеву-Мамонову с изъяснением о свиньях. Тот (Нарышкин. — Н. П.) любит свиней, а она цветы, от того все дело вышло» .

Императрицу это событие так развеселило, что она сочла необходимым известить об инциденте князя Потемкина, причем в тональности описания его нетрудно обнаружить нотки злорадства — дескать, умная женщина дала повод для злословия окружающим. 7 ноября Екатерина писала Потемкину: «Какие дурачествы делает княгиня Дашкова в своей ссоре с обершенком Нарышкиным, ты себе представить не можешь. И ежедневно выходит новая комедия между ними, и все над ними смеются» .

Императрица как бы радовалась, что у сильной женщины с цельным характером, энергичной и деятельной, можно обнаружить слабость, являющуюся следствием ее тяжелого характера.

Храповицкий записал 23 апреля 1789 года еще одно суждение императрицы о Екатерине Романовне, тоже свидетельствующее о том, что потрясения, ею переживаемые, не вызывают у Екатерины сочувствия: «Разговаривая о княгине Дашковой (императрица. — Н. П.), отдавала ей справедливость в том, что имеет познание и умнее многих мужчин, но дивились, что никто ее не любит, даже дочь, в нынешних недостатках и быв под опекою, не соглашается жить с матерью. Княгиня больше приписывала сыну, чем он стоил: он прост и пьяница» .

Вряд ли и Екатерине Романовне до конца дней ее застилала глаза пелена восторга и любви, возникшая в годы, когда она, будучи юной и неопытной, воспринимала великую княгиню как образец человеческой натуры, честности и образованности. Только недалекий человек может восторгаться другим человеком, наносившим ему множество обид и оказавшимся неблагодарным за услуги. Дашкова к числу таких людей не принадлежала. Наносимые ей удары позволили ей распознать и собственные слабости, и слабости императрицы и извлечь из тех и других собственные уроки — она сочла главным своим пороком невоздержанный язык и в конце концов научилась его вовремя прикусывать. Екатерина Романовна обнаружила и главный недостаток императрицы, состоявший в непомерной любви к лести, и не скупилась расточать похвалу в ее адрес, когда представлялся к тому удобный случай — в частных беседах и публичных выступлениях. Вспомним о четырехчасовом потоке лестных слов, высказанных Дидро в адрес императрицы в полной надежде, что эти слова станут достоянием адресата, или бал, данный в честь двадцатилетия царствования Екатерины. В обоих случаях возвратившаяся на родину Дашкова встретила не только благосклонное отношение Екатерины, но и материальное вознаграждение за усердие.

В связи с этим возникает вопрос: чем объяснить похвалы императрице, расточаемые после ее смерти, когда она уже не могла расплатиться за них ни рублями, ни крепостными душами? Нам представляется, во-первых, что невзгоды, перенесенные Дашковой при Екатерине, были пустяками по сравнению с испытанной ею горечью при ее сыне Павле; во-вторых, Дашкова, как и Екатерина, была «государственницей», выдвигавшей на первый план не личные качества государя, а содеянное им. Подобный критерий позволил Екатерине Романовне называть императрицу «великой государыней и благодетельницей России».

Очередное охлаждение в отношениях между двумя Екатеринами наступило в 1795 году, когда Дашкова опубликовала посмертно сочинение Княжнина «Вадим Новгородский». Недоброжелатели княгини нашептали императрице об опасной, подрывающей устои трагедии Княжнина. Началось с того, что граф Салтыков, по отзыву Дашковой, не прочитавший за всю жизнь ни одной книги, сообщил Зубову о крамольном сочинении. Екатерина, к этому времени отказавшаяся от либеральных просветительских идей и твердо ставшая на охранительные позиции, поверила фавориту, не отказавшему себе в удовольствии доставить неприятность гордой Дашковой, и отправила княгине записку: «Недавно появилась русская трагедия „Вадим Новгородский“, которая, судя по заглавному листу, напечатана в академической типографии. Говорят, эта книга очень ярко нападает на авторитет верховной власти. Вы хорошо сделаете, если остановите продажу, пока я просмотрю. Доброй ночи. А вы читали ее?»

Спустя несколько дней полицмейстер прибыл в академическую лавку, чтобы изъять из продажи книгу, которую императрица признала очень вредной. В тот же день Дашкову посетил генерал-прокурор Сената Самойлов и по поручению императрицы объявил ей выговор за напечатание книги, показавшейся Екатерине более опасной, чем «Путешествие из Петербурга в Москву». Во время личной встречи между двумя Екатеринами произошло такое бурное объяснение, что Дашкова на следующий день решила подать в отставку. Но императрица умела сглаживать острые углы.

— Очень рада побеседовать с вами, княгиня. Милости просим за мною, — такими словами встретила Екатерина Алексеевна Екатерину Романовну. Обаятельная улыбка погасила взрыв своенравной княгини.

Дашкова испросила разрешения удалиться от двора и от исполнения обязанностей президента двух академий. Она объявила, что явилась с прощальным визитом, но Зубов и на этот раз успел настроить императрицу против Дашковой, и вместо выражения благодарности за усердную службу и сожаления по случаю разлуки услышала холодное: «Желаю вам счастливого пути». Это была последняя встреча Екатерины Великой с Екатериной Малой.

Известие о смерти императрицы Екатерина Романовна получила, находясь в Троицком, и эта весть уложила ее на три недели в постель, надо полагать, не только в связи со скорбью об утрате, но и с тревогой за будущее. Не успела она оправиться, как последовала серия ударов, исходивших от Павла, — сын Екатерины II знал об активном участии Дашковой в перевороте и мстил за отца: последовал указ Павла I об отрешении Дашковой от всех должностей. Екатерине Романовне ничего не оставалось, как просить генерал-прокурора Самойлова передать благодарность императору за освобождение от бремени, которое она не могла нести.

На этом преследования Дашковой не закончились: она получает приказ императора жить не в Троицком, а в отдаленном имении Нижегородской губернии. Полубольная, в зимние морозы, она отправилась в ссылку, где ей довелось коротать дни в крестьянской избе, лишенной удобств, к которым она привыкла.

Екатерина Романовна обратилась за помощью к князю Н. В. Репнину, но тот ответил, что вмешаться в дело «решительно невозможно», и посоветовал в качестве «кавалерственной дамы» написать прошение на имя императрицы Марии Федоровны, супруги Павла I, в котором пожаловаться, что является «единственной несчастной женщиной в империи», подчеркнуть, что на месте ее ссылки у нее нет своего крова, что здоровье ее расстроено . Мария Федоровна откликнулась на призыв и ходатайствовала о разрешении княгине жить в Троицком. Император, узнав, что конверт с прошением принадлежит Дашковой, не стал его распечатывать и велел отобрать у нее бумагу, письменные принадлежности и запретить ей общаться с кем-либо.

Мария Федоровна предприняла повторную попытку добиться смягчения наказания и на этот раз достигла своего. Последовал указ Павла: «Княгиня Екатерина Романовна, вы желаете переехать в свое калужское имение — переезжайте».

Новый всплеск великодушия Павла последовал в 1798 году, когда ходатаем за освобождение Дашковой от ссылки выступил ее сын Павел Михайлович, пользовавшийся фавором у императора. Матери разрешалось свободно разъезжать по стране и даже жить в столице, правда, то время, когда там не будет царской фамилии. Впрочем, милости, которыми пользовался Павел Михайлович у императора, продолжались недолго: он имел неосторожность заступиться за одного офицера, справедливо обвиненного в использовании труда солдат в своем имении, и тут же скорый на расправу император издал указ: «Так как вы мешаетесь в дела, до вас не касающиеся, поэтому увольняйтесь от службы».

Опала сына не отразилась на судьбе матери — она целиком отдалась заботам по упорядочению хозяйства, объезжала свои владения, занималась возведением усадебных построек, разведением садов и т. д. Вторым занятием, которым она стала увлекаться с 1804 года, было писание мемуаров. Ей шел 61-й год — возраст, достаточно почтенный, чтобы кое-что забыть, кое-что перепутать, кое-что оценивать сквозь призму достигнутого возраста. Именно поэтому мемуары пользуются у историков репутацией самого субъективного источника, требующего к себе более чем в других случаях критического отношения, ибо цель мемуаров, как правило, понятна: либо оправдать перед потомками свою негативную роль, либо показать в лучшем виде свои человеческие достоинства, либо опорочить кого-либо из своего окружения, родственников, либо подчеркнуть наличие множества добродетелей и отсутствие пороков. Последнее относится к мемуарам Дашковой, из каждой строки которых выпирает местоимение «Я». Она любит подавать себя женщиной, снизу доверху начиненной христианскими добродетелями, оставаясь при этом безразличной к судьбе своей невестки, которая, будучи брошенной ее сыном, прозябала в одиночестве, продолжая любить своего бывшего супруга. Княгиня не желала не только знаться с нею, но и слышать ее имя.

Если высокомерное отношение к окружающим было продиктовано интеллектуальным превосходством над ними, наличием знаний, которыми они не располагали, то третирование купеческой дочери, волею случая оказавшейся невесткой, питалось, видимо, княжеской спесью. Только смерть сына Павла в 1807 году смягчила сердце княгини, и между двумя вдовами состоялась трогательная встреча: обе заливались слезами так, что не могли вымолвить слова.

Мы проследили, правда, в самых общих чертах жизненный путь княгини Дашковой. Он не был усеян розами. Казалось бы, множество обрушившихся на нее невзгод должны были сломить эту хрупкую и невзрачную женщину. Но она выстояла, сохранив свое достоинство. Личность ее имела бы еще большую притягательную силу, если бы она не стремилась стать лучше, чем была на самом деле. Это стремление обнаруживается и в ее «Записках», и в рукописном автопортрете.

В конце XVIII — начале XIX века было модно описывать свою личность, создавать рукописный автопортрет. Мы имели случай познакомиться с автопортретом Екатерины II. Пришел черед посмотреть на автопортрет, выполненный нашей героиней. Автобиография Дашковой — труд оригинальный, своеобразие которого состоит в том, что она отказалась от присущего этому жанру повествования. Ее сочинение — ответ, как она полагала, на наветы ее недругов, распространявших о ней, по ее мнению, небылицы всякого рода.

В письме к своей подруге, мистрис Гамильтон (автобиография имеет форму письма), княгиня обязалась «говорить о себе искренно, не скрывая ни добрых, ни дурных сторон». Посмотрим, в какой мере Екатерина Романовна выполнила свое обещание, действительно ли она не скрывала неприглядных качеств своей личности, которых у нее было немало и которые производили на современников дурное впечатление. Согласилась ли она вывернуть себя наизнанку и предстать перед читателем такой, какой она была?

Княгиня начинает письмо с опровержения одного утверждения, исходившего от императрицы, заявившей через месяц после переворота в послании к Станиславу Понятовскому, «что мое участие в этом деле было ничтожно, что я на самом деле не больше, как честолюбивая дура. Я не верю ни одному слову в этом отзыве». Более того, Екатерина Романовна удивляется, «каким образом умная Екатерина могла говорить о бедной ее подданной», готовой ради нее отправиться на эшафот.

Источники, которыми располагают историки, дают основание принять сторону императрицы. Во-первых, Дашкова неточно излагает мысль Екатерины: она не называла Екатерину Романовну «дурой», а напротив, считала ее «очень умной» женщиной, но «тщеславной и взбалмошной». Во-вторых, дело даже не в формулировках, а в сути: великая княгиня и ее сообщники, как отмечалось выше, имели основание не доверять Екатерине Романовне. Поэтому императрица права, когда уличала Дашкову в преувеличении своей роли в перевороте. Поскольку с этой оценкой своей роли Дашкова не расставалась до конца дней своих, то остается строить догадки, почему она осталась верной своим заявлениям, сделанным сразу же после переворота. Вероятно, суетливость, затрату переливавшей через край энергии она и в самом деле принимала за реальный вклад в «революцию», как называли современники события 28 июня 1762 года. В действительности же его успех или неудача решались не Дашковой и даже не примкнувшими к заговорщикам вельможами, а офицерами-заговорщиками в казармах гвардейских полков.

Приписываемая Дашковой руководящая роль в перевороте опровергается и тем, что она, по собственному признанию, появилась в Казанском соборе, когда все завершилось без ее участия; Екатерина была объявлена императрицей.

В другом отношении, пожалуй, права Дашкова: императрица в беседе с австрийским императором охарактеризовала княгиню «как самую капризную женщину». Следов этой капризности Екатерина Романовна не оставила.

Вслед за замечаниями в адрес императрицы идет опровержение молвы о достоинствах и пороках Дашковой, сформулированных ею самой. Многие, писала она, ей приписывали «ум и проблески гения». Дашкова дала ответ, с которым трудно не согласиться: «В уме я не чувствовала недостатка, но на второй не обнаруживала ни малейшего притязания».

Следующее суждение о натуре Екатерины Романовны относилось к ее учености. Здесь тоже можно с ней согласиться: «Это совершенно ложная черта». Раннее замужество, дети, болезни «вовсе не благоприятствовали кабинетным трудам, которые я так любила».

Ответы на вопросы о характере ставят под сомнение искренность Екатерины Романовны. Здесь она подает себя без изъянов и темных пятен. Княгиня, например, решительно и столь же безосновательно отвергает наличие у нее таких пороков, как тщеславие, крайнее самолюбие, упрямство.

В Толковом словаре Даля читаем следующее определение: «тщеславиться чем, искать суетной или тщетной, вздорной ложной славы, внешнего почета, блеска, почестей или хвалы; величаться, кичиться, возноситься, ревнуя вообще к наружным знакам почести; хвалиться заслугами, достоинствами, богатством своим, хвастаться, бахвалиться» .

Разве не тщеславие и самолюбие руководили ее пером, когда она бралась составлять «Записки» и описывать свою персону? Самолюбием и тщеславием она руководствовалась, когда отвергла выбор сына в супруги купеческой дочери. Княгиня обладала характером, который в обыденной жизни принято называть тяжелым или дурным.

Нерасположение к ней окружения императрицы отчасти можно поставить в вину окружению, но главным образом самой княгине: она сама писала о наличии «толпы моих врагов, окружавших императрицу». Если речь идет о толпе врагов, то справедливо было бы поискать причины ее существования в самой княгине. К сожалению, вражда к княгине проникла не только в придворную среду, но и в среду родственников.

Погружаясь в сферу семейных отношений, мы должны учитывать, что ее полноценное освещение возможно только при наличии всего комплекса источников: писем, мемуаров, хозяйственных документов, свидетельств посторонних лиц и т. д.

К сожалению, мы располагаем ограниченным количеством источников, случайно сообщающих отрывочные сведения и взгляды только одной стороны (самой княгини), участвующей в семейном конфликте. Поэтому выводы, на них основанные, не представляются нам бесспорными.

Нам представляется, что виновницей напряженных и даже враждебных отношений в семье Дашковых была властная и самолюбивая княгиня, игнорировавшая интересы дочери и сына. Дочь Анастасию Екатерина Романовна выдала замуж за некоего Щербинина. Выбор пал на него потому, что он был меланхоликом, что, по мнению княгини, должно было благотворно отразиться на семейной жизни и сгладить неуравновешенный характер дочери. На поверку оказалось, что супруг Анастасии Михайловны страдал психическим расстройством, с годами усиливавшимся. В письме, относящемся к 1784 году, анонимный автор писал к неизвестному корреспонденту о Щербинине: «Говорят, он помешан, разговаривает сам с собой, смеется, и затем становится задумчивым и печальным». Нетрудно представить, имея в виду нравы второй половины XVIII века, как вела себя супруга — она пустилась в разгул, промотала часть приданого, составлявшего 80 тысяч рублей, чего, разумеется, не одобряла мать-аскетка. Начались ссоры. Судя по письмам княгини, она запретила дочери появляться в своем доме, взяла с нее обязательство не показываться «в тех местах, где может меня встретить». В письме к брату 30 ноября 1803 года княгиня сообщала о мотовстве дочери: «Ты увидишь в Петербурге мою дочь. Шесть лет как я заплатила все ее долги. Однако один из кредиторов предъявил иск на 10 тысяч рублей, и через шесть недель продали часть ее имения». В другом письме, на этот раз к дочери, мать писала: «Я тебя прощала семь раз, что только ангел милосердия простить мог…» и т. д. Далее — упрек дочери, что она тайком приезжала в имение матери и настраивала против нее крестьян. Княгиня обвиняла дочь в разврате, мотовстве, неповиновении и прочих грехах. Распря с дочерью кончилась тем, что мать лишила ее наследства, как недвижимого, так и движимого имущества.

Не лучше обстояло дело и с сыном. Княгиня, похоже, делала все от нее зависящее, чтобы сын и дочь выросли физически крепкими, здоровыми и образованными. Она возила их лечиться за границу, сочла необходимым, чтобы сын закончил Эдинбургский университет. И тем не менее и сын, и дочь не ответили заботливой матери ни благодарностью, ни послушанием. Сын, как только освободился от опеки матери, стал бражничать, залез в долги, так что матери пришлось раскошеливаться на их погашение. И хотя после смерти сына состоялось примирение свекрови с невесткой, трагедия не растопила до конца суровое сердце княгини; из 69 тысяч рублей, завещанных различным лицам, на долю невестки пришлось только 10 тысяч рублей.

Непросто разобраться в последнем упреке в адрес Дашковой: «Меня также представили жестокой, беспокойной и алчной». Перечисленные упреки княгиня отклонила. Можно безоговорочно принять ее заявление относительно жестокости: «Мои знакомые и слуги, я уверена, не могут обвинить меня в жестокости». Что касается скупости, то «этот порок, — писала Екатерина Романовна, — свойствен только низкому уму. В этом отношении лучшим моим оправданием служат денежные пособия родственникам, гораздо выше моих средств». Цитированное заявление соответствует действительности: горячо любимого сына она выручала из беды дважды, раз уплатив за него девять тысяч, в другой — 24 тысячи. Погашала она долги и своей непутевой дочери.

Порок Екатерины Романовны скорее можно назвать стяжательством. В самом деле, в источниках, исходивших от Дашковой, часто упоминаются жалобы на бедность, на необходимость экономить во всем, ибо надлежало расплатиться с долгами покойного супруга и сделать это так, чтобы не продать ни одного крепостного и тем самым не оставить детей без наследства. Ей пришлось расстаться с драгоценностями, серебряной посудой и ограничить свои расходы 500 рублями в год. По инерции она продолжала экономить и в годы, когда ее годовой доход достигал 25 тысяч рублей — сумма по тем временам громадная.

Помещица держала все нити управления имениями в своих руках, вникая во все детали их хозяйственной жизни. В 1799 году она сетовала на понесенные убытки от града: «У нас два раза были грозы и град, наделавшие много бед; моя конопля почти совсем уничтожена; хорошо, если нам удастся спасти хоть десятую часть; убыток свой исчисляю в 1500 рублей». В другом письме (1793 год) она жаловалась на подорожание мяса: «Провизия с каждым днем дорожает. Говядина стоит 10 коп.».

Дашкова занималась и ростовщичеством, причем с кредиторами обходилась довольно жестко. Брата она уведомляла, что отказалась одолжить 3-4 тысячи рублей некоему Страхову, так как тот не уплатил 5 % с ранее взятых 2 тысяч рублей .

Непривлекательные черты характера Екатерина Романовна сохранила до конца жизни. Уже будучи в преклонном возрасте, она заявила издателю «Русского вестника» С. Н. Глинке: «Я вызываюсь к вам в сотрудницы, только с уговором: я настойчива и даже своенравна в мнении и в слоге моем; прошу не переменять у меня ни буквы, ни запятой, ни точки» .

Жизненный путь единственной в истории России женщины-вельможи не был усеян розами: в ее служебной и общественно-политической карьере взлеты сменялись столь же крутыми падениями. Но особенно сильные удары обрушились на нее в области семейной жизни. Приходится удивляться, с каким мужеством переносила удары эта невзрачная на вид женщина, до конца дней своих остававшаяся верной своим принципам. Скончалась она в 1810 году.

Примечания

438. Иловайский. Д. И. Соч. Т. I. М., 1884. С. 420, 421.

439. Дашкова Е. Р. Записки, Л., 1985. С. 3, 4, 7.

440. Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 234.

441. Дашкова Е. Р. Записки. СПб., 1907. С. 271-273.

442. Дашкова Е. Р. Записки. Л., 1985. С. 219.

443. Там же. С. 19.

444. Со шп. и фак. С. 313.

445. Там же. С. 518, 519.

446. Дашкова Е. Р. С. 42.

447. Там же. С. 235.

448. Там же. С. 64.

449. РИО. Т. 12. СПб., 1873. С. 11З.

450. Там же. С. 199, 200.

451. Дашкова Е. Р. Указ. соч. С. 80, 81.

452. Там же. С. 71, 82.

453. Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 338.

454. Дашкова Е. Р. Записки. СПб., 1907. С. 302-311.

455. Московские ведомости. 1783. № 87.

456. Лозинская Л. Я. Во главе двух академий. М., 1983. С. 84.

457. Добролюбов Н. А. Собр. соч. М.; Л., 1961. Т. 7. С. 223.

458. Храповицкий. С. 106, 107.

459. Ек. II и П. С. 36, 326.

460. Храповицкий. С. 161.

461. Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 365.

462. Там же. С. 379.

463. Даль В. И. Толковый словарь русского языка.

464. Глинка С. Н. Записки. СПб., 1895. С. 228.

465. Дашкова Е. Р. Записки. С. 279-326.

Статс-дама, президент С.-Петербургской Академии Наук и Российской Академии, дочь графа Романа Илларионовича Воронцова и супруги его, графини Марфы Ивановны, урожденной Сурминой, род. 17 марта 1744 г. в Петербурге, ум. 4 января 1810 г. в Москве. 1744-й год, как год своего рождения, неоднократно прямо указывает сама княгиня Дашкова; по некоторым другим указаниям она родилась в 1743 г. Она была крестницей императрицы Елизаветы Петровны и великого князя, впоследствии императора, Петра Феодоровича. Лишившись матери в апреле 1745 г., она воспитывалась в доме своего дяди, канцлера гр. М. Илл. Воронцова, вместе с его дочерью, впоследствии графинею Строгановой. При учении их главное внимание обращено было на иностранные языки; русский преподавался, по свидетельству кн. Дашковой, урывками, и ученицы знали его плохо. Молодая графиня была одарена недюжинными способностями и характером. С детства проявляла она большую любознательность и к 15-и годам прочла уже многое из сочинений Монтескье, Бейля, Вольтера, Буало, Гельвеция. Вместе с тем, она уже тогда обнаружила признаки того честолюбия, которым отмечена вся ее жизнь и деятельность. Кн. Дашкова рассказывает, что во время кори, постигшей ее на 13-м году, когда она была вполне отделена от своей семьи, под влиянием одиночества произошла резкая перемена в ее характере: она стала серьезна и задумчива; сама кн. Дашкова объясняет это тем, что не была удовлетворена присущая ей потребность "быть любимою и интересовать собою тех, кого любила" (je voulais être aimée, je voulais intéresser tous ceux que j"aimais); но вся дальнейшая деятельность кн. Дашковой отмечена вовсе не проявлениями любвеобильной души, а именно - проявлениями энергичного характера и сильного, можно сказать, беспокойного честолюбия; поэтому мы думаем, что из рассказа Дашковой надо заимствовать указание, что эти особенности ее характера проявлялись уже в детстве, но принимать объяснение, какое она сама дает этим особенностям - нельзя.

По рассказу кн. Дашковой, любовь ее к чтению и довольно значительные познания обратили на нее внимание сначала И. И. Шувалова, который стал снабжать ее книгами, а затем и некоторых дипломатов, которые посещали дом канцлера, ее дяди, и которых она жадно распрашивала о многом, ее интересовавшем; от этих лиц услышала о ней великая княгиня Екатерина Алексеевна и заинтересовалась ею. В зиму 1758-1759 года великая княгиня, во время одного из своих посещений дома канцлера, долго разговаривала с молодой графиней и с этих пор, по словам Дашковой, установились между ними дружеские отношения.

В мае 1759 г. гр. Ек. Ром. Воронцова вышла замуж за князя Михаила (Кондрата) Ивановича Дашкова и до лета 1761 г. прожила в Москве и в имениях своего мужа, в кругу его семьи. По словам кн. Дашковой, мать ее мужа не знала иностранных языков, и Е. Р. Дашкова, желая ей угодить, выучилась за это время хорошо по-русски. В феврале 1760 г. родилась у нее дочь Наталья, а 1 февраля 1761 г. сын Михаил, умерший в младенчестве. 28 июня 1761 г. ровно за год до восшествия на престол Екатерины II, Дашкова с мужем приехала обратно в Петербург и немедленно получила приглашение бывать при дворе великого князя и его супруги. Императрица Елизавета часто и сильно болела; несомненно было, что скоро воцарится Петр Феодорович; он был в явном разладе с женою, а старшая сестра княгини Дашковой, графиня Елизавета Романовна Воронцова, была открыто его фавориткою. Великий князь встретил Дашкову очень дружелюбно, отношением к себе сестры Дашкова тоже была вполне довольна. Но она не захотела воспользоваться приглашением великого князя вступить в его ближайший кружок и интересовалась несравненно более обществом великой княгини. Вероятно, к этому времени относится начало литературной деятельности Дашковой. Она говорит, что в письмах ее к великой княгине помещено было ею много русских и французских стихотворений, обращенных к будущей Императрице; они не были никогда напечатаны. Первыми напечатанными произведениями Дашковой являются: перевод "Опыта об эпической поэзии", Вольтера (напечатан в журнале "Невинное упражнение", 1763, стр. 13-21, 51-56, 99-111 и 145-155, с некоторыми различиями в заголовках отдельных статей) и стихотворная подпись к портрету Екатерины, гравированному Чемесовым: "Природа в свет Тебя стараясь произвесть" и т. д. Одновременно кн. Дашкова готовилась выступить и на другом поприще: по собственным словам ее, она стала задумываться о том, что ожидает Россию и Екатерину после смерти Елизаветы Петровны: невозможность того, чтобы Петр Феодорович царствовал сколько-нибудь продолжительное время, была очевидна для всякого мыслящего человека. За несколько дней до кончины Елизаветы Петровны, когда положение императрицы было уже совершенно безнадежно, кн. Дашкова - так она сама рассказывает - явилась ночью к великой княгине Екатерине Алексеевне и умоляла ее открыть ей, какой у нее план действий на случай смерти императрицы, и уверяла, что будет самою верною и преданною ее помощницей во всяком ее предприятии; по словам Дашковой, великая княгиня была тронута этим, но еще не имела никакого определенного плана. Насколько верно такое утверждение кн. Дашковой относительно великой княгини - это, конечно, вопрос другой; но несомненно, во всяком случае, что она ничего определенного не сказала Дашковой. В недавно изданной записке Императрицы Екатерины о первых днях царствования Петра Феодоровича, читаем следующие строки, относящиеся к вышеизложенному: "При самой кончине государыни императрицы Елисаветы Петровны прислал ко мне князь M. И. Дашков, тогдашний капитан гвардии, сказать: повели, мы тебя возведем на престол. Я приказала ему сказать: ради Бога не начинайте вздор, что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть рановременное и не созрелая вещь. К Дашкову же езжали и в дружбе и согласии находились все те, кои потом имели участие в моем восшествии... Княгиня же Дашкова с самого почти ребячества ко мне оказывала особливую привязанность".

В момент смерти императрицы княгиня Дашкова была больна. Новый император на третий день по воцарении посетил канцлера, тоже больного, и через пажа пригласил кн. Дашкову бывать у него по вечерам. Так как она, отговариваясь болезнью, не явилась и после неоднократного повторения этого приглашения, то гр. Елизавета Романовна написала ей письмо, что император начинает гневаться, считает болезнь, будто бы препятствующую Дашковой являться, притворною; после этого Дашкова стала посещать вечера императора; императрица на этих вечерах не бывала.

Между тем поведение Петра Феодоровича быстро вызывало и усиливало недовольство против него. Дашкова рассказывает, что она была душою всего заговора, низведшего Петра и возведшего Екатерину. Она передает, что после того, как император на одном параде строго и несправедливо отнесся к ее мужу, она устроила, что муж ее был послан в Константинополь с известием о воцарении нового государя; по словам Дашковой, она имела в виду не подвергать мужа опасности в случае неудачи революции, которая, "точно по какому-то наитию", представлялось ей неизбежною и в которой она хотела действовать одна и на свой только страх. Она говорит, что она своими беседами воодушевила Пассека, Бредихина, Рославлева и других, что она привлекла на сторону заговора гетмана Разумовского, Н. И. Панина и кн. М. Н. Волконского, причем Панин, будто бы, даже очень удивлялся, что она зашла так далеко, ничего не сообщая о своих действиях императрице. 27 июня 1762 г. вечером у Дашковой сидел H. И. Панин, когда приехал Г. Г. Орлов и сообщил об аресте Пассека; Дашкова, по ее словам, немедленно распорядилась, чтобы А. Орлов ехал за императрицею в Петергоф и после того серьезно и даже строго выговаривала Ф. Орлову, который приехал к ней, будто бы с тем, чтобы посоветоваться - необходимо ли ехать за императрицей немедленно. Очень возможно и даже вероятно, что Дашкова со многими разговаривала в том духе, как рассказывает, возможно, что вечером 27 июня было то, что она передает; но есть все основания думать, что значение и роль ее в событиях 28 июня были велики лишь в ее собственных глазах, а не на самом деле. Неудовольствие было всеобщим; если не каждый собеседник Дашковой, с которым она разговаривала о необходимости переворота, тотчас же отвечал ей, что он и сам так же думает, то это могло быть просто следствием осторожности и вовсе еще не доказывает, что Дашкова эту мысль и внушала своему собеседнику. Кроме того, излагая с чрезвычайною подробностью многие свои разговоры и с Петром Феодоровичем и с Екатериною Алексеевною, наконец с Орловым 27 июня, а отчасти и с другими лицами, Дашкова ограничивается самыми короткими и общими сообщениями, как только начинает говорить, что она внушала ранее тем или другим лицам относительно необходимости переворота. Императрица Екатерина в письме к С. Понятовскому, в письме, написанном в самые первые дни по восшествии на престол, заявляет, что Дашкова ошибается, думая, что все доходило до императрицы через нее; "шесть месяцев была я в сношениях со всеми вождями заговора, пишет она, прежде чем Дашкова узнала хоть одно имя". У самой Дашковой встречается признание, что она из всех Орловых знала до 28 июня только Григория и что только на другой день после переворота она поняла, какие отношения существуют между ним и Екатериной, - и это достаточно доказывает, что несправедливо приписывать Дашковой то значение, какое она себе присваивает. Уже Соловьев очень правдоподобно объясняет поведение Орловых 27 июня тем, что Орловы наблюдали, что делает, в решительный момент, сестра фаворитки императора. Но все-таки Соловьев признает за Дашковой роль, как кажется, более значительную, чем ту, какую она в действительности играла; он основывается на том, что Дашкова получила награду, больше которой не получил никто. Но это вполне естественно объясняется тем, что, за участие в таком опасном деле, женщину, к тому же молодую и знатную, конечно, необходимо и совершенно законно было вознаградить непропорционально высоко сравнительно с другими участниками. Наконец, решающее значение по вопросу о степени участия Дашковой в перевороте 28 июня имеет одно показание, идущее, можно сказать, от самой Дашковой и записанное значительно ближе ко времени этого события, чем изложение его, сделанное Дашковой в мемуарах. В 1770 г., тотчас после пребывания Дашковой в Париже, записал свои впечатления о знакомстве с нею Дидро. Изложение его внушает полнейшее доверие; передавая, например, два эпизода с оговоркою, что он излагает их почти дословно с рассказа Дашковой, Дидро, действительно, говорит почти дословно то же, что читаем в мемуарах и Дашковой. По словам Дидро, Дашкова не признавала важным в революции ни свое участие, ни участие кого-либо другого; больше всех, по ее словам, содействовал успеху переворота Петр Феодорович своим поведением; она говорила Дидро, что дело зашло очень далеко без ведома и императрицы, и ее самой, что за три часа до начала революции никто не поверил бы что она начнется раньше, чем через три года; "quelques heures avant, говорит она, personne de nous ne savait quand et comment finir ce que nous désirions ". По-видимому, так именно и представлялось Дашковой ее участие в событиях 28 июня в ближайшее к перевороту время; лишь впоследствии думаем мы, у нее, развилось убеждение, что участие ее в революции было так значительно; очень может быть, что кн. Дашкова, с течением времени, убедила и сама себя в этом. В ночь на 28 июня кн. Дашкова спокойно спала дома и явилась к Екатерине уже тогда, когда императрица перешла из Казанского собора во дворец; встреча была самая дружественная; императрица тут же передала Дашковой орден св. Екатерины, т. е. пожаловала ее в статс-дамы; Дашкова сопровождала императрицу и в ее походе к Ораниенбауму; в августе ей было выдано 24000 p. Ho добрые отношения сохранились недолго: Дашкова ехала в Москву в одном экипаже с императрицею, но в Москве отношения между ними сразу же стали очень натянутыми; Дашкова обвиняет в этом Орловых; имя ее затем стало примешиваться ко всем заговорам первых лет Екатерининского царствования, до заговора Мировича включительно. Нет никаких оснований думать, чтобы в этих слухах была хотя бы доля истины; вернее, что Дашкова только слишком откровенно выражала свое неудовольствие в тех случаях, когда ей казалось, что она имеет поводы к нему, а, как показывает вся ее дальнейшая жизнь, сохранить с нею полное согласие было почти невозможно. К неудовольствиям же, при таком характере, конечно было немало поводов, когда приходилось распределять среди приближенных к новой императрице влияние, почести и власть; Державин сообщает слух, что кн. Дашкова требовала себе первого места после государыни и желала даже заседать в Сенате; других указаний на такие претензии Дашковой нет, и мы считаем невозможным им верить; но тем не менее известие, передаваемое Державиным, характерно, как выражение взгляда современников на Дашкову. Впрочем, отношения между нею и двором не были испорчены окончательно; когда 12 мая 1763 г. у Дашковой родился сын Павел, его крестили императрица и великий князь Павел Петрович. В конце 1763 г. Дашковы вернулись в Петербург; кн. M. И. Дашков был вскоре назначен командовать одним из отрядов, действовавших в Польше, а 17 августа 1764 г. умер. Положение княгини Дашковой было очень не легкое. Ее отец и братья почти порвали с нею отношения, обвиняя ее не только в том, что она не старалась устроить лучшую судьбу для своей сестры, Елизаветы, но и в том, что она присвоила себе драгоценности, подаренные гр. Елизавете Романовне императором; с императрицею отношения оставались холодными. Дашкова переехала в 1765 г. в Москву, - и здесь быстро поссорилась со старой княгиней Дашковой, матерью своего покойного мужа. В 1768 г. она съездила в Киев, в 1769 г. вернулась в Петербург и получила позволение ехать за границу, чего давно уже добивалась; императрица прислала даже ей на дорогу 4000 p.; кн. Дашкова осталась очень недовольна этою, по ее словам, смехотворною суммой. Вообще, кажется, основательны показания многих свидетелей, что кн. Дашкова отличалась чрезвычайною скупостью; в записках своих она постоянно говорит о своих ограниченных средствах, о тех заботах, которые доставляли ей необходимость находить средства; но, вместе с тем, она постоянно располагала суммами, по тому времени значительными.

За границу отправилась кн. Дашкова incognito, под фамилией Михайловой; объясняет она это желанием избегнуть необходимости посещать дворы, что, впрочем, не помешало ей представляться едва ли не при каждом дворе, резиденцию которого она проезжала. Выехав из Москвы в декабре 1769 г., кн. Дашкова через Ригу, Кенигсберг и Данциг прибыла в Берлин; здесь провела она два месяца и неоднократно приглашена была ко двору. Отсюда через Вестфалию и Ганновер проехала она в Спа; здесь завязалось у нее знакомство с лордом и леди Суссек, и госпожою Гамильтон, с которою она сохранила дружеские отношения почти на всю жизнь. Из Спа кн. Дашкова совершила поездку в Англию, где посетила Лондон, Бристоль и Оксфорд, затем, через Брюссель и Антверпен, приехала в ноябре 1770 г. в Париж, где провела 17 дней, в течение которых, по собственным словам виделась с Дидро почти непрерывно последние 10 или 12 дней, - по словам Дидро он был у Дашковой четыре раза. Затем Дашкова посетила Лион, Марсель, Монпелье, осматривая повсюду все достопримечательное, приехала в Женеву, где была у Вольтера, который, по ее словам, принял ее чрезвычайно хорошо, затем отправилась водой по Рейну, в Калсруэ принята была очень милостиво герцогом и герцогиней Баденскими, и, после довольно продолжительной остановки в Спа, через Дрезден и Берлин, где снова была при дворе, возвратилась в 1772 г. в Россию. Императрица приняла Дашкову очень милостиво и пожаловала ей 10000 p., а потом через несколько времени еще 60000.

В этот приезд свой в Россию кн. Дашкова возобновила свои литературные связи и знакомства. В 1-й и во 2-й частях издания "Опыта трудов вольного российского собрания" (СПб. 1774-1775) она поместила статьи: "Письмо к другу", "Опыт о торге, г. Гюма", "О шутке" (перевод с английского), "Путешествие одной российской знатной госпожи по некоторым английским провинциям"; ей же приписывается "Речь об обязанностях, которые имеют ученые общества присоединять к физическим наблюдениям и нравственные" (СПб. 1776); в этот же приезд она вступила в Вольное российское собрание при Московском университете, учрежденное в 1771 г.

Осенью 1774 г. Дашкова переехала в Москву, а летом следующего года у нее опять произошло какое-то неудовольствие с императрицей, которая прибыла в Москву на празднование мира. Дашкова снова просила разрешения ехать за границу для окончания воспитания сына, и разрешение было ей дано императрицею с невероятною холодностью. До отъезда кн. Дашкова выдала дочь свою замуж за Щербинина. Впоследствии отношения ее к дочери были чрезвычайно дурные; кн. Дашкова имела с дочерью множество столкновений и лишила ее всякого участия в наследстве. Рассорилась Дашкова впоследствии и со своим сыном; а так как и в своих Записках, и в своих разговорах, - как мы узнаем из дневника Храповицкого, - она много распространяется о том, какое прекрасное воспитание дает она детям, то мы не можем не видеть в этом нового свидетельства того, как неверно понимала она совершавшееся у нее перед глазами или как неверно излагает она свои впечатления.

На этот раз кн. Дашкова ехала через Вильно и Варшаву; здесь познакомилась она с королем польским Станиславом Августом и отзывается о нем с величайшею похвалою. В Берлине Дашкова снова была принимаема при дворе, и затем приехала в Спа, куда вскоре прибыла и приятельница ее, г-жа Гамильтон. Отсюда кн. Дашкова отправилась в Англию и поселилась в Эдинбурге, где сын ее поступил в университет. С 1776 г. по 1779 г. кн. Дашкова провела в Шотландии, совершая лишь небольшие поездки в местности, почему-либо заслуживавшие внимания. Кн. Дашкова вспоминала это время как самый веселый период своей жизни; здесь жила она, окруженная приятными ей людьми и часто принимала у себя лучших профессоров Эдинбургского университета; "кроткая и спокойная веселость, составляющая основу моего характера, удивляла всех, кто часто меня посещал", говорит она в своих Записках. В мае 1779 г. молодой князь Дашков выдержал экзамены и получил степень magister artium (maître des arts); впрочем, уверения кн. Дашковой, что сын ее обнаружил познания, которые всех удивили, возбуждают сильное сомнение; да и сама княгиня сообщает, что в Дублине он продолжал с учителями повторять тех римских и греческих классиков, которых изучал в университете. С июня 1779 г. до начала 1780 Дашковы провели в Дублине, затем посетили Корк, Лимерик, и другие важнейшие города Ирландии, приехали в Лондон, где были представлены королевской фамилии, посетили важнейшие города Бельгии, Голландии, представлены были принцу Оранскому, и, наконец, прибыли в Париж. Здесь кн. Дашкова была представлена королеве Марии Антуанетте и возобновила свое знакомство с Дидро, г-жой Неккер, виделась и с Рюльером, от знакомства с которым в первый ее приезд удержал ее Дидро, основательно указав ей, что согласие ее принять Рюльера будет в глазах многих как бы признанием, что Рюльер верно изложил события в своей "Histoire ou anecdotes sur la Révolution de Russie en 1762". Дашкова не устояла теперь от искушения познакомиться с автором книги, которая в свое время произвела большой и совершенно незаслуженный шум; ознакомившись впоследствии с его книгою, она написала против нее возражения, опровергающие многие частности в рассказе Рюльера, и в своих мемуарах высказывается даже, что считает произведение Рюльера подложным и уверена, что Рюльер не мог написать этой книги: так много в ней лжи и неточностей. В этом, несомненно, Дашкова ошибалась: книга, известная под именем Рюльера, бесспорно написана им.

В марте 1780 г. Дашкова покинула Париж и направилась в Италию, причем молодой князь Дашков имел позволение осматривать во всех подробностях все укрепления и другие военные сооружения, лежавшие на их пути. Через Женеву, Лозанну и Мон-Сенис они прибыли в Турин, затем через Геную, Милан, Парму, Модену и Флоренцию проехали в Пизу, где провели три месяца, потом съездили в Ливорно, Сиенну и Рим. Кн. Дашкова представлялась при всех дворах, через резиденции которых приходилось ей проезжать, представлялась и папе. Из Рима Дашковы совершили поездку в Неаполь, осмотрели развалины Помпеи, причем Дашкова говорит, что именно она подала королю неаполитанскому мысль устроить музей, где были бы собраны по возможности все добытые в Помпее предметы древности. Во время этой поездки кн. Дашкова была в переписке с императрицей; Дашкова хлопотала, чтобы сын ее был принят в русскую военную службу на условиях, сколь возможно льготных; вместе с тем она посылала императрице описания и планы некоторых благотворительных учреждений, которые показались ей особенно замечательными; императрица отвечала ей очень милостиво. Из Неаполя снова через Рим, затем через Болонью, Феррару, Венецию, Падую и Верону Дашкова приехала в Вену. Здесь она была представлена императору Иосифу и познакомилась с кн. Кауницем, которого заставила, по ее словам, держаться с нею любезнее, чем он держался с кем-либо, даже и с самим папою, во время пребывания его в Вене. Отсюда через Прагу, Дрезден, Берлин, Мемель и Ригу кн. Дашкова летом 1782 г. вернулась в Петербург.

С этого времени кн. Дашкова уже более не покидала России и удержалась при дворе более 10 лет, хотя и этот период ее жизни не был свободен от неприятных столкновений ее с разными лицами. Но, по-видимому, кн. Дашкова с течением времени утратила, хотя до некоторой степени, излишнюю подвижность, охоту неудержимо резко, и обыкновенно необдуманно, выдвигаться на первый план. Кроме того, двадцатилетнее царствование Екатерины, с внешней стороны уже бесспорно блестящее, не могло не внушить Дашковой сознания, что если даже когда-то Екатерина и была ей обязана, то все-таки все положение императрицы создано уже ею самою; и сознание этого, вероятно, внушало Дашковой большую сдержанность. С другой стороны, и сама Дашкова представлялась теперь, после продолжительных путешествий, личностью особенно интересною; по самому складу своего ума она приобрела много сведений, развила в себе широкие интересы, научные и литературные: это облегчило в значительной степени создание для Дашковой такой обстановки, таких отношений к ней окружающих, которыми она могла быть довольна. Императрица осыпала ее знаками своего внимания. Немедленно Дашкова принята была в интимный кружок императрицы; Екатерина подарила ей 25000 руб. и разрешила ей, по словам Дашковой - предложила, купить на казенный счет дом и будто бы даже рекомендовала на выбор два дома, из которых один стоил 68000 руб. Дашкова пожелала купить меньший, в 40000 р.; когда же покупка его не устроилась, купила еще меньший в 30000 p.; она считала после этого, что сохранила для казны свыше 30000 р. и только зависти фаворита Ланского приписывала то, что императрица не вознаградила ее за это. 24 января 1783 г. последовал именной указ сенату: "дирекция над С.-Петербургскою Академиею Наук препоручается статс-даме княгине Дашковой." По словам Дашковой, предложение императрицы принять эту должность было для нее совершенною нeожиданностью, и она долго, но тщетно, отказывалась от такого назначения; тем не менее, по изложению самой же Дашковой оказывается, что она немедленно по вступлении в управление Академией знала уже все ее важнейшие нужды и недостатки. Заслуги ее по управлению Академиею несомненны, хотя несомненно и то, что сама Дашкова ценила их слишком высоко. За свое двенадцатилетнее управление она улучшила финансовую часть академического хозяйства, добилась уплаты должных Академии сумм, увеличила продажу академических изданий, уменьшив их цену, и таким образом получила большие доходы; она расплатилась со многими важнейшими долгами Академии и даже сберегла до 161000 p. денег; из числа их 100000 p. положено было в банк, для того, чтобы на проценты с 40000 - содержать воспитанников при Академической гимназии, на проценты с 30000 - выдавать пенсии служившим при Академии; проценты с остальных 30000 предполагалось обратить на вознаграждение профессорам за читаемые ими публичные лекции; кроме того, кн. Дашкова возвела два новых дома для нужд Академии. Новых сколько-нибудь крупных ученых предприятий она не начала, но энергически поддерживала прежние, особенно - работы по составлению лучшего географического атласа России. Важнейшую ее заслугу составляет возобновление при Академии общедоступных курсов, по примеру читавшихся прежде, но прекратившихся при ее предшественнике. Ежегодно в течение четырех летних месяцев читались курсы на русском языке по нескольким предметам: Котельников читал алгебру, геометрию, механику, Озерецковский - естественную историю, Соколов и Захаров - химию, Кононов и Гурьев - физику, Севергин - минералогию и т. д.; общество обнаружило к этим чтениям большой интерес: число слушателей постоянно возрастало и нередко академическая зала не могла вместить всех, желавших слушать курсы. Из числа упомянутых выше лекторов Севергин, Кононов и Захаров были, за несколько лет до того, когда они выступили лекторами, отправлены кн. Дашковой за границу для завершения своего научного образования. При управлении Академиею Наук кн. Дашкова руководствовалась преимущественно советами И. И. Лепехина, одного из самых выдающихся русских ученых того времени, и выбор такого советника только делает ей честь. Вообще управление Академиею является одним из лучших дел Дашковой и было ведено ею, бесспорно, с большим тактом.

В первый же год управления своего Академией Наук кн. Дашкова основала при ней журнал "Собеседник любителей российского слова". В журнале этом участвовали все лучшие силы тогдашней русской литературы - Державин, Фонвизин, Херасков, Княжнин, Капнист и др., деятельною сотрудницею являлась и сама императрица Екатерина, которая доставила более половины всего того, что было напечатано в "Собеседнике": здесь она поместила свои "Были и Небылицы" и "Записки касательно русской истории" (в "Собеседнике" они доведены до 1224 г., а в отдельном издании - до 1276 г.). Журнал этот привлек такое внимание русской публики, каким не пользовалось ни одно издание раньше; печатался он в количестве 1850 экземпляров, число по тому времени громадное; в Москве два первые номера, в первые же два месяца по выходе, разошлись в количестве около 300 экземпляров помимо тех, на которые получатели подписались. Журнал этот выходил ежемесячно, начиная с мая 1783 г. и прекратился шестнадцатою книжкою, вышедшею в сентябре 1784 г. На замену "Собеседнику" с июля 1786 г. стал выходить при Академии Наук журнал "Новые ежемесячные сочинения" под редакциею, последовательно, Румовского, Озерецковского и Протасова; наконец, с 1787 г. возобновлено было и специальное ученое издание Академии: "Nova acta Academiae Petropolitanae Scienciarum". В двух первых изданиях кн. Дашкова принимала деятельное участие и поместила в них несколько статей: "Послание к слову Так ", "О смысле слова: воспитание" и некоторые другие, - точно выделить все произведения кн. Дашковой, обыкновенно неподписанные, едва ли возможно. С 1781 г. по 1793, не прямо при Академии Наук, но с ее поддержкою выходило издание "Российский Феатр" - всего вышло его 43 части; в 1786 г. напечатана была комедия кн. Дашковой: "Тоисиоков, или Человек бесхарактерный", в которой кн. Дашкова метила на кого-то из придворных Екатерины II - на Л. А. Нарышкина или на И. И. Шувалова. Все эти литературные предприятия, не имея большого научного значения, принесли, однако, существенную пользу, ибо сближали деятельность Академии с обществом и содействовали распространению в обществе серьезных интересов.

1783-й год вообще является самым плодотворным в деятельности кн. Дашковой, и, кажется, на него же падает наиболее продолжительный период хороших отношений Дашковой к императрице. 24 января этого года, как уже сказано, кн. Дашкова назначена была директором Академии Наук, затем сопровождала императрицу с Фридрихсгам на свидание с королем шведским, а к осени того же года по ее мысли основана была Российская Академия. Давно уже ощущалась потребность в специальной разработке русского языка, после того особенно, как он, с начала ХVІІІ века, подвергся сильному влиянию западноевропейских языков; эту цель преследовало Российское собрание, существовавшее в среде академиков с 1735 г. по 1743 г., затем Вольное российское собрание в Москве, возникшее в 1771 г. Княгине Дашковой, бесспорно, делает большую честь, что она поняла эту потребность и постаралась ей удовлетворить. Однажды, в августе 1783 г., в одной беседе с императрицею кн. Дашкова затронула вопрос о необходимости содействовать развитию русского языка и так убедительно и ясно говорила императрице о необходимости для этого специального учреждения, что императрица поручила ей представить записку по этому поводу. Княгиня Дашкова наскоро набросала несколько замечаний и отправила их императрице; императрица нашла их достаточными для того, чтобы служить в общих чертах уставом для нового учреждения, и утвердила их 30 сентября 1783 г., как положение о Российской Академии; княгиня Дашкова одновременно с этим была назначена президентом и этой Академии.

21 октября 1783 г. Российская Академия имела свое первое собрание. Оно открылось речью княгини Дашковой, о которой она сама так отозвалась в своей автобиографической записке, доставленной ею Евгению (Болховитинову): "замечательна речь ее, говоренная при открытии Российской Академии, которою она твердо доказывает ее горящую (sic) любовь к отечеству, ее знание российского языка и желание, чтобы оный улучшился и процветал"; но академик М. И. Сухомлинов указал, что в этой речи, небольшой по объему и очень цветистой, немало дословных заимствований из Ломоносовского посвящения его грамматики великому князю Павлу Петровичу. Державин говорит, что речь эта была написана для Дашковой кем-то другим.

Но, во всяком случае, Российскою Академиею Дашкова занялась очень энергично и сделала в ней очень много. Почти все члены были избираемы по ее рекомендации, и в Академии этой соединился, без преувеличения можно сказать, весь цвет тогдашней русской интеллигенции. В числе членов академии, избранных в 1783-1785 гг., были такие иерархи, как Гавриил (Петров), Иннокентий (Нечаев), писатели, как Державин, Фонвизин, Херасков, Княжнин, Богданович, Хемницер, такие ученые, как Румовский, Лепехин, Озерецковский, Котельников, Десницкий, Болтин, Щербатов, наконец - такие деятели администрации, как И. И. Шувалов, Олсуфьев, Елагин, Безбородко, Г. А. Потемкин, И. И. Мелиссино, Ф. И. Янкович ди Мириево и др. Из числа 364 заседаний Академии, бывших во время управления ею Дашковой, 263 состоялись в присутствии кн. Дашковой, а из числа пропущенных большинство она пропустила вследствие отъездов своих из Петербурга; много раз заседания отдельных комиссий Российской Академии происходили у нее на дому, и она немало потратила своих денег на нужды Академии.

Задачею Российской Академии было очищение и обогащение русского языка; для этого Академия должна была "прежде всего сочинить российскую грамматику, российский словарь, риторику и правила стихотворения"; самою неотложною работой признано было составление словаря, и к нему немедленно приступили. Почти все академики, и княгиня Дашкова не менее никого другого, приняли участие в работах по словарю. Члены Академии взяли на себя выбрать слова каждый на одну или несколько букв азбуки; княгиня Дашкова собирала слова на буквы Ц, Ш, Щ; слова выбирались из разных прежних словарей и других книг; в числе этих последних прежде всего использованы были, как узнаем из собственноручной записки княгини Дашковой: - "Маргарит духовный", "Большой Наказ", "Учреждение о губерниях"", "История российская", "Собеседник", "Симфония на четыре евангелия", "Военный устав царя Ивана Васильевича" (sic), "Судебник" (по-видимому, надо читать: "Военный устав", "Царя Ивана Васильевича Судебник"), затем списан был "Лексикон, имеющийся в иностранной коллегии", было заказано выписать по алфавиту все слова из симфонии на Библию. Кроме того, некоторые академики принимали на себя собирание слов, относящихся до какой-нибудь отдельной специальности или части; так, княгиня Дашкова приняла на себя составление списка слов, относящихся к охоте. Собранные слова были напечатаны в алфавитном порядке и разосланы всем членам Академии для дополнений. Получился таким образом материал по тому времени громадный, небывалых размеров. В 1789 г. приступлено было к печатанию словаря, и в 1794 г. он был закончен. Это был "Словарь российской Академии, расположенный по словопроизводному порядку". Издание это в свое время не избегло нареканий; между прочим, многие восставали против того, что он расположен был не по алфавиту, а по словопроизводству; впрочем в том же заседании 5 августа 1794 г., в котором рассматривалось окончание первого издания словаря, положено было приступить ко второму его изданию в алфавитном порядке. Историк Российской Академии, акад. М. И. Сухомлинов, говорит, что "словарь, изданный академией составлял в свое время ее гордость и славу; позднейшие поколения ученых и писателей отзываются о нем также с большим уважением, находя, что академия верно поняла свое призвание и принесла существенную пользу тогдашней нашей литературе".

Работы над словарем вела кн. Дашкова опять уже не пользуясь особенными милостями Екатерины. Отношения их испортились немедленно вслед за открытием Российской Академии. Л. A. Нарышкин в ближайшем кружке императрицы подсмеялся очень зло над речью Дашковой при торжестве открытия; Дашкова узнала об этом и выразила свое неудовольствие по этому поводу в такой резкой форме, что императрица прекратила печатание в "Собеседнике" своих "Былей и Небылиц" (с декабря 1783 г.) и вытребовала от Дашковой ненапечатанные еще, но уже сданные в редакцию листы; неоднократные, самые почтительнейшие просьбы и извинения Дашковой не могли склонить императрицу к перемене принятого решения. С первого же года управления академиями у Дашковой начались неприятные столкновения с тогдашним генерал-прокурором, кн. А. А. Вяземским; Дашкова обвиняет его в излишней придирчивости, но, по-видимому, сама княгиня слишком мало желала обращать внимание на установленные порядки в отношениях своих, как президента академий, к другим высшим правительственным местам. В 1785-1786 г. Дашкова была обрадована продолжительным пребыванием у нее в Петербурге, Москве и в ее подмосковном Троицком, своей приятельницы, г-жи Гамильтон; но затем снова ее постигает ряд неприятностей: сначала неудовольствия с дочерью, затем, в 1788 г., женитьба ее сына, без ее ведома, на дочери откупщика Алферова, страшно поразившая княгиню; наконец, в 1793 г. большие неприятности доставила ей трагедия "Вадим", напечатанная в 39-й части "Российского Феатра", Княжнина. Собственно говоря, в произведении этом нет ничего возмутительного, но Екатерина, как и все другие государственные деятели того времени, была под впечатлением происшествий во Франции и взглянула на трагедию Княжнина чрезвычайно сурово; княгине Дашковой она сделала очень резкое замечание за напечатание этой пьесы. Отношения императрицы к Дашковой окончательно испортились. 14 августа 1794 г. в заседании Академии Наук кн. Дашкова заявила, что, с соизволения императрицы, она уезжает в двухлетний отпуск; академики очень трогательно с нею простились. 3 мая 1796 г. кн. Дашкова в последний раз присутствовала на заседании Российской Академии; вскоре за тем она уехала в свои имения. 31 октября 1796 г. последовал указ императрицы о продлении отпуска кн. Дашковой еще на год; более она уже не видалась с Екатериною.

Император Павел немедленно по воцарении своем, уже 12 ноября 1796 г., отставил Дашкову от всех должностей; а когда, в начале декабря 1796 г., она приехала из своей деревни в Москву, к ней явился московский генерал-губернатор, M. M. Измайлов, и сообщил, что император приказывает ей жить в своих деревнях. В конце декабря того же года, собираясь ехать в Москву на коронацию, император приказал кн. Дашковой из ее подмосковной выехать в имение ее сына, Коротово, новгородской губернии. 26 декабря 1796 г. кн. Дашкова туда выехала и провела около года в довольно бедной и суровой обстановке; весною 1798 г. она получила позволение вернуться в свою подмосковную, после того, как обратилась, по совету кн. Н. В. Репнина, с письмом к императрице Марии Феодоровне.

После смерти Павла Петровича опала с кн. Дашковой, само собою разумеется, была немедленно снята; 11 мая 1801 г. Российская Академия постановила просить кн. Дашкову "как виновницу ее существования, доказавшую примерное усердие к российскому слову и ревностное попечение о благосостоянии академий, стать снова во главе ее"; нет сомнения, такая честь была очень приятна кн. Дашковой, но она отклонила предложение, не чувствуя уже в себе прежних сил. На коронации в Москве она играла видную роль, как первая статс-дама; затем, до кончины, она жила то в Петербурге, то в Москве, более в Москве, первенствуя в высшем московском обществе и занимаясь отчасти литературою; в это время кн. Дашкова пожертвовала в Московский университет богатую минералогическую коллекцию, но она погибла в 1812 г. За время от 1804 по 1806 г. она сотрудничала в журнале "Друг просвещения", а несколько ранее, в 1799 г., написала комедию "Свадьба Фабиана или алчность к богатству наказанная", служившую продолжением драмы Коцебу "Бедность и благородство души"; наконец, в 1803-1808 г., во время пребывания у нее в Троицком девицы Вильмот, кузины г-жи Гамильтон, кн. Дашкова продиктовала ей свои Записки. Последние годы жизни княгини были печальны и унылы: она была совершенно одинока; отношения с дочерью и с сыном были у нее самые неприязненные; кн. Дашкова не пожелала даже посетить сына, когда он умирал в 1807 г. в Москве; дочь свою она лишила наследства и главную часть своего состояния передала своему двоюродному племяннику, гр. Ивану Илларионовичу Воронцову, принявшему фамилию Воронцова-Дашкова. Скончалась кн. Дашкова 4 января 1810 г. в Москве, схоронена в с. Троицком.

О значении деятельности кн. Дашковой в качестве президента двух академий мы уже говорили. Что касается деятельности литературной, то произведения княгини Дашковой не представляют ничего выдающегося даже для своего времени; из всего написанного ею имеют действительно важное значение лишь ее мемуары - "Mon histoire"; любопытны также отчасти замечания ее на книгу Рюльера. Мемуары кн. Дашковой написаны первоначально по-французски; в последнее время они изданы, с подлинной рукописи, в XXI т. "Архива кн. Воронцова"; ранее этого они появились на английском языке дважды (в 1840 г. и 1858 г.), на немецком (в 1857), на французском (в 1859) и в русском переводе, с предисловием А. И. Герцена, в Лондоне, в 1859 г. Написаны они, почти несомненно, на основании каких-нибудь, современных событиям, записок или заметок. В тексте нет на это никаких указаний, но, несомненно, кн. Дашкова подобные заметки вела; часть их даже и напечатана в "Опыте трудов российского собрания", как мы выше говорили, под названием "Путешествие одной российской знатной госпожи..." Существование каких-либо записок мы должны предполагать и ввиду замечательной хронологической точности и отсутствия в записках Дашковой сколько-нибудь заметных противоречий или ошибок в хронологии и географии. Не всегда даны в них годы и числа того или другого прибытия или отбытия княгини; но всегда можно, по ее рассказу, установить не только годы, но иногда времена года того или другого факта и при этом совершенно не приходится наталкиваться на противоречия. Такая точность в изложении событий, через 10-15 лет, заставляет нас думать, что в основу изложения положены какие-нибудь современные записи. Что касается окраски или оценки многих излагаемых в записках фактов, то в этом отношении кн. Дашкова отличалась крайней субъективностью: она никогда не стремилась представить факт в его объективном значении, а совершенно довольствовалась передачею своего впечатления от него. Из писем английской издательницы, мисс Брэдфорд, урожденной Вильмот, к брату кн. Дашковой, гр. С. P. Воронцову, мы узнаем, что, по мнению гр. Воронцова, опубликование этих мемуаров не может принести чести кн. Дашковой. Такой приговор нельзя не признать слишком суровым. Деятельность кн. Дашковой и ее характер известны теперь в истинном свете и помимо ее записок; ясны и многие несимпатичные черты характера княгини; поэтому мемуары ее уже не имеют никакого обличительного для памяти княгини значения, но они вполне сохраняют интерес, как превосходный материал для характеристики этой, бесспорно, незаурядной личности; да во всяком случае они и не рисуют автора в свете особенно непривлекательном.

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова представляет собою далеко не самую крупную, но несомненно заметную и, во всяком случае, восьма оригинальную фигуру среди деятелей Екатерининского царствования. Особенно замечательна ее энергия, решительность, активность ее характера. Не колеблясь вступала она на самые необычные пути и создала себе совершенно необыкновенную карьеру: в 16 лет она - участница в заговоре против царствующего государя, в 38 лет - президент двух академий: едва ли можно указать другую женщину, которая на своем жизненном пути была бы в положениях, более отличающихся одно от другого. И создала себе эти положения кн. Дашкова почти исключительно благодаря своей энергичности и решительности. Характер у нее бесспорно господствовал над умом. Не ум указывал ей цели, к которым бы она стремилась, не рассуждением создавала она себе программу действий: руководил княгинею Дашковой постоянно ее характер, темперамент; ум же ее должен был только применяться к той обстановке, которую создавал для Дашковой ее характер. Во время своих далеких и продолжительных странствований по Европе кн. Дашкова обнаружила широкие интересы, приобрела довольно разнообразные сведения и всею своею деятельностью доказала свою способность правильно понимать различные, довольно отвлеченные вопросы, если только они были безразличны с точки зрения ее тщеславия; по своим знаниям и интересам она стала, бесспорно, в первых рядах русской интеллигенции конца ХVІІІ в. Несомненно, у нее ум был далеко недюжинный, но более разносторонний и широкий, чем сильный и глубокий. Идеи ее не только не самостоятельны и не оригинальны, но нередко не имеют никакой сколько-нибудь значительной цены. Она, например, много беседовала с Дидро; но в "Записках" своих ничего не сообщает любопытного и оригинального из разговоров этого замечательного и занимательного человека, хотя очень подробно излагает свои возражения ему на его замечания по поводу крепостного права в России. Возражения эти не только вовсе не сильны, но и вовсе не оригинальны; это общие места в устах очень многих тогдашних защитников существовавшего строя. Между тем кн. Дашкова хочет нас уверить, что слова ее произвели сильнейшее впечатление на Дидро (Quelle femme vous êtes! - будто бы сказал Дидро: Vous bouleversez des idées que j"ai chéries et nourries pendant 20 ans!) Не раз кн. Дашкова заявляет, что она большая поклонница английских порядков, - но поведение ее относительно императрицы Екатерины, немедленно после обоих возвращений из-за границы, доказывает, что она вовсе не прониклась действительно ценными идеями, лежавшими в основе английских учреждений, а увлеклась лишь внешнею стороною жизни англичан, богатством и комфортом их обстановки. Не может быть ни малейшего сомнения в том, что возражения, представленные Дашковой Дидро, нимало его не убедили; но Дашкова и в этом случае, и во многих других подобных, думает уверить читателя в вещах совершенно невозможных и этим лишь обнаруживает свое неуменье взвешивать и ценить силу доказательств, подтверждающих известные положения, а следовательно - и эти самые положения. Люди вообще нечасто бывают способны к критике самих себя; Дашкова же к этому была абсолютно неспособна, особенно если было задето ее самолюбие или честолюбие; эта полная неспособность к критике, даже просто к проверке себя, является одной из характерных черт ума Дашковой и одним из доказательств, что ум у нее играл совершенно второстепенную роль по отношению к характеру. Всякий факт, с которым приходилось кн. Дашковой сталкиваться, всякую мысль, пришедшую ей в голову, кн. Дашкова немедленно оценивала, и нередко оценивала верно; но раз она признала нечто за должное или за недолжное, за полезное или бесполезное - никакой проверки для нее уже не существовало. Эти свойства ума соединялись у кн. Дашковой еще с чрезвычайным честолюбием и даже с суетностью - если только не вызывались ими: ей всегда хотелось быть центром совершающихся на ее глазах событий; были ли это события важные, или мелкие - это было для нее вопросом уже второстепенным; но всегда в своих записках, и по-видимому в своих глазах, она и является центром, около которого группируются все остальные люди - как величины, уже сравнительно очень незначительные. Если ей что-нибудь не удается - в ее глазах это объясняется совершенно необычными интригами и усилиями разных лиц повредить ей, усилиями, которые вызваны завистью к ней; если ей делают какую-нибудь любезность, оказывают какой-нибудь знак внимания - в ее изложении это обращается всегда в нечто совершенно необычное, ни для кого другого не делаемое; вместе с тем, она принимает всякую любезность, всякий комплимент непременно за чистую монету, странным образом забывая, что сама-то иногда говорила не вполне искренно, а вставляя в какую-нибудь по виду изысканную любезность какую-нибудь колкость или намек. Благодаря таким свойствам характера она решительно ни с кем не уживалась - а это служит несомненным доказательством, что виновата в неприятностях, по крайней мере очень часто, была она сама. Она имела друзей в Англии, т. е. имела друзьями таких людей, с которыми ей почти не приходилось видаться, но со всеми, с кем приходилось жить ей сколько-нибудь долго, она непременно ссорилась. Все современники единогласно свидетельствуют о ее невыносимом характере; он отравил ей самой жизнь более, чем кому-либо. Но эти несимпатичные черты не мешают беспристрастному наблюдателю признать, что кн. Дашкова принесла несомненную и значительную пользу русскому просвещению и всему русскому обществу в качестве президента двух академий, и ценить ее удивительную энергию, благодаря которой она достигла того, чего, пожалуй, не достигла никакая другая женщина.

Главнейшим источником для биографии кн. Дашковой служат ее записки, разные издания которых указаны в тексте; затем письма ее, рассеянные в разных томах "Архива кн. Воронцова", в "Русском Архиве", в "Чтениях Московского общ. истории и древностей", в "Библиографическом Словаре русских писательниц" и в статье В. С. (Семевского) в "Русской Старине", 1873 г., № 3, перечислено все, напечатанное до того времени о кн. Дашковой. Из сочинений, важных для жизнеописания кн. Дашковой, отметим особенно: Сухомлинов, "Ист. Росс. академии", 8 томов, особенно тт. І и VIII; Пекарский, "Материал для истории жур. и литер. деят. Екатерины II", в приложении к III т. "Записок Академии Наук"; статья Д. И. Иловайскаго, в "Отечественных Записках", 1859, №№ 9 и 12, и в "Собрании сочинений"; Афанасьева, "Литерат. труды кн. Е. Р. Дашковой", в "Отечественных Записках", 1860, № 3; Суворин А. А., "Кн. Е. Р. Дашкова"; Шумигорский, "Императрица-публицист", Бильбасов, "История Екатерины II", т. I, II, XII (обозрение литературы). Упомянутая выше записка Екатерины II издана E. C. Шумигорским, в "Русской Старине", 1898 г., тт. І, II, 98, стр. 25-37; несколько любопытных писем - в девятом выпуске "Собрания бумаг" П. И. Щукина; об управлении Дашковой Академией Наук - см. отзывы К. С. Веселовского, "Русская Старина", 1898, т. 93, стр. 227-234. Описание наружности кн. Дашковой - в статье Дидро: "Sur la princesse Dashkoff", в "Oeuvres complètes", v. XVII, 487-494, Paris, 1876 г. - переведено со старого издания в упомянутой статье В. Семевского; о ее портретах - Ровинский, "Словарь русских гравир. портретов", І.

Н. Чечулин.

{Половцов}

Дашкова, княгиня Екатерина Романовна

Президент Российской академии. Родилась 17 марта 1743 г. в СПб. (дочь гр. Р. Илларионовича Воронцова). Воспитывалась в доме дяди, вице-канцлера Мих. Ил. Воронцова. "Превосходное", по понятиям того времени, воспитание ее ограничивалось обучением новым языкам, танцам и рисованию. Только благодаря охоте к чтению Д. сделалась одной из образованнейших женщин своего времени. Любимые писатели ее были Бэль, Монтескье, Буало и Вольтер. Поездки за границу и знакомство со знаменитыми писателями много способствовали ее дальнейшему образованию и развитию. С ранних лет Д. постоянно занимали вопросы политики. Еще в детстве она рылась в дипломатических бумагах своего дяди и следила за ходом русской политики. Время интриг и быстрых государственных переворотов способствовало развитию в ней честолюбия и желания играть историческую роль. До некоторой степени Д. это и удалось. Знакомство с вел. кн. Екатериной Алексеевной (1758 г.) и личное к ней расположение сделало Д. преданнейшей ее сторонницей. Их связывали также и литературные интересы. Окончательное сближение с Екатериной произошло в конце 1761 г. по вступлении на престол Петра III. Задумав государственный переворот и вместе с тем желая до времени оставаться в тени, Екатерина избрала главными союзниками своими Гр. Гр. Орлова и княгиню Д. Первый пропагандировал среди войск, вторая - среди сановников и аристократии. Благодаря Д. были привлечены на сторону императрицы гр. Н. И. Панин, гр. К. Г. Разумовский, И. И. Бецкий, Барятинский, А. И. Глебов, Г. Н. Теплов и др. Когда переворот совершился, другие лица, против ожиданий Д., заняли первенствующее место при дворе и в делах государственных; вместе с тем охладели и отношения императрицы к Д. Некоторое время спустя после смерти своего мужа, бригадира кн. Мих. Ив. Дашкова (1764), E. P. провела в подмосковной деревне, а в 1768 г. предприняла поездку по России. В декабре 1769 года ей разрешено было заграничное путешествие. Д. в течение 3-х лет посетила Германию, Англию, Францию, Швейцарию, часто виделась и беседовала с Дидро и Вольтером. 1775-1782 гг. она снова провела за границей ради воспитания своего единственного сына, окончившего курс в Эдинбургском унив. В Англии Д. познакомилась с Робертсоном и Адамом Смитом; она снова посетила Париж, Швейцарию и Германию, а также Италию. В это время отношение ее к императрице несколько улучшилось. Д. было предложено место директора спб. Академии наук и художеств. По мысли Д. была открыта Российская академия (21 окт. 1783 г.), имевшая одною из главных целей усовершенствование русского яз.; в ней кн. Д. была первым президентом. Новое неудовольствие императрицы Д. навлекла напечатанием в "Российском театре" (издававшемся при Академии) трагедии Княжнина "Вадим" (1795). Трагедия эта была изъята из обращения. В том же 1795 г. Д. выехала из СПб. и жила в Москве и подмосковной своей деревне. В 1796 г., тотчас по восшествии на престол, имп. Павел устранил Д. от всех занимаемых ею должностей и приказал жить в новгородском ее имении. Только при содействии имп. Марии Федоровны Д. разрешено было поселиться в Калужской губ., а потом и в Москве. В Москве же, не принимая более участия в литературных и политических делах, Д. скончалась 4 янв. 1810 г. Наибольшего внимания заслуживает не политическая роль Д., продолжавшаяся весьма недолго, а деятельность ее в академии и в литературе. По назначении директором академии Д. в речи своей выражала уверенность, что науки не будут составлять монополию академии, но "присвоены будучи всему отечеству и вкоренившись, процветать будут". С этою целью по ее инициативе были организованы при академии публичные лекции (ежегодно, в течение 4-х летних месяцев), имевшие большой успех и привлекавшие большое число слушателей. Д. увеличила число студентов-стипендиатов академии с 17 до 50 и воспитанников академии художеств - с 21 до 40. В продолжение 11 лет директорства Д. академическая гимназия проявляла свою деятельность не только на бумаге. Несколько молодых людей отправлены были для довершения образования в Геттинген. Учреждение так называемого "переводческого департамента" (взамен "собрания переводчиков" или "российского собрания") имело целью доставить русскому обществу возможность читать лучшие произведения иностранных литератур на родном языке. В это-то именно время и появился целый ряд переводов, по преимуществу с классич. яз. По почину Д. был основан журнал "Собеседник любителей российского слова", выходивший в 1783 и 1784 (16 книжек) и носивший сатирическо-публицистический характер. В нем участвовали лучшие литературные силы: Державин, Херасков, Капнист, Фонвизин, Богданович, Княжнин. Здесь помещены были "Записки о русск. истории" имп. Екатерины, ее же "Были и небылицы", ответы на вопросы Фонвизина, "Фелица" Державина. Самой Д. принадл. надпись в стихах к портр. Екатерины и сатирическое "Послание к слову: так". Другое, более серьезное издание: "Новые ежемесячные сочинения" начато было с 1786 г. (прод. до 1796 г.). При Д. начата новая серия мемуаров акад. под загл. "Nova acta acad. scientiarum petropolitanae" (с 1783 г.). По мысли Д. издавался при акад. сборник: "Российский Феатр". Главным научным предприятием российской акд. было изд. "Толкового словаря русск. яз.". В этом коллективном труде Д. принадлежат собирание слов на буквы ц, ш, щ, дополнения ко многим другим буквам; она также много трудилась над объяснением слов (преимущественно обозначающих нравственные качества). Сбережение многих акад. сумм, умелое экономическое управление акад. - несомненная заслуга Д. Лучшей оценкой ее может служить то, что в 1801 г., по вступлении на престол имп. Александра I, члены Российской акад. единогласно решили пригласить Д. снова занять председательское кресло в акад. (Д. отказалась от этого предложения). Кроме названных литературных трудов, Д. писала стихи на рус. и франц. яз. (большей частью в письмах к имп. Екатерине), перевела "Опыт о эпическ. стихотворств" Вольтера ("Невинное упражнение", 1763, и отд., СПб., 1781), переводила с англ. (в "Опытах трудов вольного российского собрания", 1774), произнесла несколько акад. речей (написанных под сильным влиянием речей Ломоносова). Некоторые ее статьи напечатаны в "Друге просвещения" 1804-06 г. и в "Новых ежемесячных сочинениях". Ей принадлежат также комедия "Тоисиоков, или человек бесхарактерный", написанная по желанию Екатерины для эрмитажного театра (1786), и драма "Свадьба Фабиана, или алчность к богатству наказанная" (продолжение драмы Коцебу: "Бедность и благородство души"). В Тоисиокове (человеке, желающем "и то и сио") видят Л. А. Нарышкина, с которым Д. вообще не ладила, а в противополагаемой ему по характеру героине Решимовой - автора комедии. Важным историческим документом являются мемуары Д., изданные сначала на англ. яз. г-жей Вильмот в 1840 г., с дополнениями и изменениями. Французский текст мемуаров, принадлежащий несомненно Д., появился только недавно ("Mon histoire", в "Архиве кн. Воронцова", кн. XXI). Сообщая очень много ценных и интересных сведений о перевороте 1762 г., о собственной жизни за границей, придворных интригах и т. д., кн. Д. не отличается беспристрастием и объективностью. Восхваляя имп. Екатерину, она почти не дает никаких фактических оснований такому восхвалению. Нередко сквозит в Записках как бы обвинение императрицы в неблагодарности. Далеко не оправдывается фактами подчеркиваемое бескорыстие автора мемуаров.

Ср. Д. Иловайский, "Биогр. Д.", в его "Сочинениях" (1884); А. Н. Афанасьев, "Литерат. труды Д." ("Отеч. зап." 1860, № 3), "Директор акад. наук Дашкова" в "Чтен. общ. ист." (1867, I); M. Сухомлинов, "Ист. Росс. акад.", ч. 1; В. Семевский ("Русск. стар." 1874, 8); Добролюбов, "О Собеседн." (соч. т. 1); Галахов ("Отеч. зап." 1856, 11, 12); Пекарский, "Материалы для истории журн. деят. имп. Екатерины", в VIII т. "Записок акад. наук"; "Рус. арх." 1880, III кн., 1881, I и II; "Архив кн. Воронцова", кн. XXI (СПб. 1888); А. С. Суворин, "Кн. Е. Р. Дашкова", вып. 1, СПб. 1888.

А. Л-ко.

{Брокгауз}

Дашкова, княгиня Екатерина Романовна

президент Императорской Академии Наук (1783-96), статс-дама Екат. II, писательница; р. 17 марта 1743, † 4-го янв. 1810.

{Половцов}

Дашкова, княгиня Екатерина Романовна

(урожденная Воронцова, 1743-1810) - президент Академии наук и Российской академии, статс-дама Екатерины II. Д. воспитывалась в доме дяди, канцлера Михаила Илларионовича Воронцова и с детских лет настолько пристрастилась к чтению, что к 15 годам была знакома с сочинениями Вольтера, Гельвеция и др. французских писателей 18 в.; однако до замужества не умела говорить по-русски. Любовь к чтению сблизила ее с будущей императрицей Екатериной II, тогда еще великой княгиней (1758). В короткое царствование Петра III, когда семья Воронцовых занимала первенствующее положение при дворе, а сестра Дашковой, Елизавета Воронцова, была фавориткой императора, сама Д. решительно примкнула к кружку Екатерины и деятельно вербовала ей сторонников среди сановников и аристократии. В перевороте 28/VI 1762 она играла эффектную, но далеко не столь решающую роль, какую она приписывает себе в своих "Записках". После восшествия на престол Екатерина щедро наградила Д. За два заграничных путешествия(1769-72 и 1775-1782) Д. познакомилась со многими выдающимися писателями и учеными (м. пр. с Вольтером, Дидро, Адамом Смитом и др.). По возвращении из второго путешествия Д. была назначена директором (президентом) Академии наук. Занимая этот пост с 1783 по 1796, Д. значительно улучшила хозяйственное положение Академии, энергично поддерживала ее ученые предприятия - командировки молодых ученых за границу, издание научных трудов Академии, работы по составлению географического атласа России, чтение общедоступных лекций по точным наукам и т. д. В 1783 Д. был основан журнал "Собеседник любителей российского слова" (до 1784 вышло 16 кн.), а в 1786 взамен его "Новые ежемесячные сочинения"; в обоих изданиях принимали участие лучшие писатели того времени (Державин, Фонвизин, Херасков и др.); печатались также статьи и самой Д. В 1783 Д. была назначена президентом учрежденной по ее мысли для разработки русского языка Российской академии. Наравне с прочими академиками Д. принимала участие в составлении "Словаря Российской академии, расположенного по словопроизводному порядку", главного труда Академии, который закончился печатанием в 1794. В 1793 в выходившем при Академии журнале "Российский феатр" была напечатана трагедия Княжнина "Вадим Новгородский". Напуганная событиями Франц. революции, Екатерина заподозрила в ней революционные тенденции, и по сенатскому указу трагедия была сожжена рукою палача, а Д. получила вскоре отпуск на два года и уже не возвращалась более в Академию. Павел отставил Д. от всех должностей с предписанием безвыездно жить в новгородском имении, и только по просьбе императрицы ей было разрешено поселиться в подмосковном имении. Со вступлением на престол Александра I опала с Д. была снята, и она до смерти проживала то в Москве то в Петербурге, занимаясь литературой. Из литературного наследия Д. до настоящего времени сохранили свое значение ее "Записки", · написанные по-французски и с подлинной рукописи напечатанные в XXI томе "Архива князя Воронцова" (первоначально появилось два англ. перевода - в 1840 и 1859; в 1859 вышел рус. пер. в издании и со статьей А. И. Герцена, в Лондоне). Лучшее. изд. "Записок" выпущено под ред. Н. Д. Чечулина (СПб, 1907). Несмотря на крайний субъективизм, "Записки" Д. являются весьма ценным источником для истории царствования Екатерины II.

Словарь русского языка XVIII века

Княгиня Воронцова Дашкова Екатерина Романовна Воронцова Дашкова (17 (28) марта 1743, по другим сведениям 1744, Санкт Петербург 4 (16) января 1810, Москва), урождённая графиня Воронцова, в замужестве княгиня Дашкова. Подруга и сподвижница… … Википедия

Дашкова, Екатерина Романовна княгиня, президент Российской академии. Родилась 17 марта 1743 г.; дочь графа Романа Илларионовича Воронцова. Воспитывалась в доме дяди, вице канцлера Михаила Илларионовича Воронцова. Превосходное, по понятиям того … Биографический словарь

Дашкова Екатерина Романовна - (урождённая Воронцова) (1744—1810), княгиня, деятель русской культуры. Родилась в Петербурге, в молодости близкая подруга великой княгини Екатерины Алексеевны (будущей императрицы Екатерины II), участница переворота 28 июня 1762, возведшего… … Энциклопедический справочник «Санкт-Петербург»

- (1744 1810) княгиня. Участница государственного переворота 1762, приведшего на престол Екатерину II. С 1769 более 10 лет за границей, встречалась с Вольтером, Д. Дидро, А. Смитом. В 1783 96 директор Петербургской АН и президент Российской… … Большой Энциклопедический словарь

- (1744 1810), княгиня, деятель русской культуры. Родилась в Петербурге, в молодости близкая подруга великой княгини Екатерины Алексеевны (будущей императрицы Екатерины II), участница переворота 28 июня 1762, возведшего её на престол. С… … Санкт-Петербург (энциклопедия)

- (1744 1810), княгиня. Участница государственного переворота 1762, приведшего на российский престол Екатерину II. С 1769 более 10 лет за границей, встречалась с Вольтером, Д. Дидро, А. Смитом. В 1783 96 директор Петербургской АН и президент… … Энциклопедический словарь, Виноградова А.. Биографический очерк для юношества. Воспроизведено в оригинальной авторской орфографии издания 1897 года (издательство "Общество распространения полезных книг"…

Участие в политике

Поездки за границу

Литература

Современная

(17 (28) марта 1743, по другим сведениям 1744, Санкт-Петербург - 4 (16) января 1810, Москва), урождённая Воронцова, в замужестве княгиня Дашкова. Подруга и сподвижница императрицы Екатерины II, участница государственного переворота 1762 года (после совершения переворота Екатерина II охладела к подруге и княгиня Дашкова не играла заметной роли в делах правления). Одна из заметных личностей Российского Просвещения. В её мемуарах содержатся ценные сведения о времени правления Петра III и о воцарении Екатерины II («Mon Histoire, Mémoires de la princesse Dachkoff », «Мемуары княгини Дашковой », изданы в 1840 в Лондоне).

Молодые годы

Екатерина Воронцова была третьей дочерью графа Романа Воронцова, члена Сената и генерал-аншефа. Её дядя Михаил Илларионович и брат Александр служили в качестве государственных советников, брат Семён был известный англофил. Мать - Марфа Ивановна, урождённая Сурмина.

Воспитывалась в доме дяди, вице-канцлера Михаила Илларионовича Воронцова. «Превосходное», по понятиям того времени, воспитание её ограничивалось обучением новым языкам, танцам и рисованию. Только благодаря охоте к чтению Екатерина сделалась одной из образованнейших женщин своего времени. Поездки за границу и знакомство со знаменитыми писателями много способствовали её дальнейшему образованию и развитию.

Она хорошо разбиралась в математике, которую изучала в Московском университете. Её любимыми писателями были Монтескьё, Вольтер, Буало и Гельвеций.

Екатерина демонстрировала с ранних лет "мужские" качества и "мужской" характер, что сделало её карьеру столь уникальной.

В шестнадцать лет вышла замуж за князя Михаила Дашкова, известного аристократа, ведущего свои корни от Рюриковичей, и переехала с ним в Москву.

Участие в политике

С ранних лет Екатерину постоянно занимали вопросы политики. Ещё в детстве она рылась в дипломатических бумагах своего дяди и следила за ходом русской политики. Время интриг и быстрых государственных переворотов способствовало развитию в ней честолюбия и желания играть историческую роль. До некоторой степени Екатерине это и удалось.

Ещё будучи молодой девушкой, она была связана со Двором и стала одной из ведущих личностей движения, поддержавшего Екатерину Алексеевну при восхождении на престол. Знакомство с вел. кн. Екатериной Алексеевной (1758 г.) и личное к ней расположение сделало Дашкову преданнейшей её сторонницей. Их связывали также и литературные интересы.

Окончательное сближение с Екатериной произошло в конце 1761 г. по вступлении на престол Петра III. Участвовала в перевороте против Петра III, несмотря на то что её сестра Елизавета была его фавориткой и могла стать его новой женой. Задумав государственный переворот, и вместе с тем желая до времени оставаться в тени, Екатерина избрала главными союзниками своими Григория Григорьевича Орлова и княгиню Дашкову. Первый пропагандировал среди войск, вторая - среди сановников и аристократии. Благодаря Дашковой были привлечены на сторону императрицы граф Н. И. Панин, граф К. Г. Разумовский, И. И. Бецкой, Барятинский, А. И. Глебов, Г. Н. Теплов и др.

Когда переворот совершился, другие лица, против ожиданий Екатерины, заняли первенствующее место при дворе и в делах государственных; вместе с тем охладели и отношения императрицы к Дашковой.

Поездки за границу

Некоторое время спустя после смерти своего мужа, бригадира князя Михаила Ивановича Дашкова (1764), Екатерина провела время в подмосковной деревне, а в 1768 г. предприняла поездку по России.

С Екатериной у Дашковой после событий 1763 года сложились не очень сердечные отношения, хотя она оставалась весьма преданной императрице. Однако ей часто не нравились фавориты императрицы, и нередко сердилась насчёт даров и внимания, которое им уделялось. Прямолинейные манеры Дашковой, её неприкрытое презрение к дворцовым фаворитам и чувство недооценки её заслуг создали отчуждение между ней и Екатериной, из-за чего Дашкова испросила позволение уехать за границу. Позволение было дано и спустя короткое время она уехала, оставаясь однако преданной соратницей и подругой Екатерины. Согласно некоторым сведениям, настоящей причиной отъезда Дашковой был отказ Екатерины назначить её полковником императорской гвардии.

В декабре 1769 года ей разрешено было заграничное путешествие. Дашкова в течение 3 лет посетила Германию, Англию, Францию, Швейцарию, Пруссию. Во время обширной поездки по Европе была принята с большим уважением при иностранных дворах. Её литературная и научная репутация обеспечила ей доступ к обществу учёных и философов в столицах Европы. В Париже она заложила крепкую дружбу с Дидро и Вольтером.

1775-1782 гг. она снова провела за границей ради воспитания своего единственного сына, окончившего курс в Эдинбургском университете. Она снова посетила Париж, Швейцарию и Германию, а также Италию. В Англии познакомилась с Робертсоном и Адамом Смитом. Когда она пребывала в Эдинбурге, она доверила обучение своего сына историку Уильяму Робертсону.

Управление академией и литературная деятельность

В 1782 Дашкова вернулась в российскую столицу и её отношения с Екатериной вновь улучшились. Екатерине очень нравился литературный вкус Дашковой, но главным образом ей импонировало желание Дашковой возвести русский язык в ранг великих литературных языков Европы.

Императрица, указом от 24 января (4 февраля) 1783 года, назначила Дашкову на пост директора Петербургской Академии наук при президентстве графа К. Г. Разумовского, который она занимала до 12 (23) ноября 1796 года (с 12 (23) августа 1794 года, когда Дашкова была уволена в отпуск, до 12 (23) ноября 1796 года, когда она была уволена от дел вовсе, её должность исправлял Павел Петрович Бакунин).

Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова стала первой женщиной в мире, которая управляла Академией наук. По её предложению была также учреждена 30 сентября (11 октября) 1783 года Императорская Российская академия, имевшая одной из главных целей исследование русского языка, и Дашкова стала её президентом.

По назначении директором Академии наук, Дашкова в своей речи выражала уверенность, что науки не будут составлять монополию академии, но «присвоены будучи всему отечеству и вкоренившись, процветать будут». С этой целью по её инициативе были организованы при академии публичные лекции (ежегодно, в течение 4 летних месяцев), имевшие большой успех и привлекавшие большое число слушателей. Дашкова увеличила число студентов-стипендиатов академии с 17 до 50, и воспитанников академии художеств - с 21 до 40. В продолжение 11 лет директорства Дашковой академическая гимназия проявляла свою деятельность не только на бумаге. Несколько молодых людей отправлены были для довершения образования в Геттинген.

Учреждение так называемого «переводческого департамента» (взамен «собрания переводчиков» или «российского собрания») имело целью доставить русскому обществу возможность читать лучшие произведения иностранных литератур на родном языке. В это-то именно время и появился целый ряд переводов, по преимуществу с классических языков.

По почину Дашковой был основан журнал «Собеседник любителей российского слова», выходивший в 1783 и 1784 (16 книжек) и носивший сатирическо-публицистический характер. В нём участвовали лучшие литературные силы: Державин, Херасков, Капнист, Фонвизин, Богданович, Княжнин. Здесь помещены были «Записки о русской истории» имп. Екатерины, её же «Были и небылицы», ответы на вопросы Фонвизина, «Фелица» Державина.

Самой Дашкова принадлежит надпись в стихах к портрету Екатерины и сатирическое «Послание к слову: так». Другое, более серьёзное издание: «Новые ежемесячные сочинения» начато было с 1786 г. (прод. до 1796 г.). При Дашковой начата новая серия мемуаров академии, под заголовком «Nova acta acad. scientiarum petropolitanae» (с 1783 г.). По мысли Дашковой издавался сборник при академии: «Российский Театр». Главным научным предприятием российской академии было издание «Толкового словаря русского языка». В этом коллективном труде Дашковой принадлежит собирание слов на буквы Ц, Ш, Щ, дополнения ко многим другим буквам; она также много трудилась над объяснением слов (преимущественно обозначающих нравственные качества). 29 ноября 1783 года на заседании Российской академии Дашкова предложила использовать печатную букву «Ё».

Сбережение многих академических сумм, умелое экономическое управление академией - несомненная заслуга Дашковой. Лучшей оценкой её может служить то, что в 1801 г., по вступлении на престол императора Александра I, члены российской академии единогласно решили пригласить Дашкову снова занять председательское кресло в академии (Дашкова отказалась от этого предложения).

Кроме названных литературных трудов, Дашкова писала стихи на русском и французском языках (большею частью в письмах к императрице Екатерине), перевела «Опыт о эпическ. стихотворстве» Вольтера («Невинное упражнение», 1763, и отд., СПб., 1781), переводила с англ. (в «Опытах трудов вольного российского собрания», 1774), произнесла несколько акд. речей (написанных под сильным влиянием речей Ломоносова). Некоторые её статьи напечатаны в «Друге Просвещения» (1804 - 1806) и в «Новых ежемесячных сочинениях». Ей принадлежит также комедия «Тоисиоков, или человек бесхарактерный», написанная по желанию Екатерины для эрмитажного театра (1786), и драма «Свадьба Фабиана, или алчность к богатству наказанная» (продолжение драмы Коцебу: «Бедность и благородство души»). В Тоисиокове (человеке, желающем «и то и сио») видать Л. А. Нарышкина, с которым Дашкова вообще не ладила, а в противопоставляемой ему по характеру героине Решимовой - автора комедии.

Важным историческим документом являются мемуары Дашковой, изданные сначала на английском языке г-жей Вильмот в 1840 г., с дополнениями и изменениями. Французский текст мемуаров, принадлежащий несомненно Дашковой, появился позже («Mon histoire», в «Архиве кн. Воронцова», кн. XXI). Сообщая очень много ценных и интересных сведений о перевороте 1762 г., о собственной жизни за границей, придворных интригах и т. д., кн. Дашкова не отличается беспристрастием и объективностью. Восхваляя имп. Екатерину, она почти не даёт никаких фактических оснований такому восхвалению. Нередко сквозит в Записках как бы обвинение императрицы в неблагодарности. Далеко не оправдывается фактами подчёркиваемое бескорыстие автора мемуаров.

В опале

Новое неудовольствие императрицы Дашкова навлекла напечатанием в «Российском театре» (издававшемся при Академии) трагедии Княжнина «Вадим» (1795). Трагедия эта была изъята из обращения. В том же 1795 году выехала из Санкт-Петербурга и жила в Москве и своей подмосковной деревне. В 1796 году, тотчас по восшествии на престол, император Павел отстранил Дашкову от всех занимаемых ею должностей, и приказал жить в новгородском её имении. Только при содействии имп. Марии Фёдоровны Дашковой разрешено было поселиться в Калужской губернии, а потом и в Москве, где она жила не принимая более участия в литературных и политических делах. Ее жизнь с той поры была тесно связана с имением Троицкое, которое она превратила в подобие земного парадиза.

Дашкова скончалась 16 января 1810 года и была погребена в храме Живоначальной Троицы в селе Троицком в Калужской губернии. К концу XIX века следы надгробия были практически затеряны. 22 октября 1999 года по инициативе МГИ им. Е. Р. Дашковой надгробие было восстановлено и освящено архиепископом Калужским и Боровским Климентом. Установлено место, где она была погребена: «в трапезной части церкви „в левой стороне трапезной, против столба“, в её северо-восточном углу в склепе, расположенном под полом. Устройство усыпальницы представителей княжеских родов в храме соответствовало русской мемориальной традиции. На стене трапезной между вторым и третьим окнами была помещена медная доска, на которой был текст эпитафии, составленный племянницей Дашковой Анной Исленьевой: „Здесь покоятся тленные останки княгини Екатерины Романовны Дашковой, урожденной графини Воронцовой, штатс-дамы, ордена св. Екатерины кавалера, императорской Академии наук директора, Российской Академии президента, разных иностранных Академий и всех российских ученых обществ члена. Родилась 1743 года марта 17, скончалась 1810 января 4. Сие надгробие поставлено в вечную ей память от приверженной к ней сердечной и благодарной племянницы Анны Малиновской, урожденной Исленьевой“. В настоящее время церковь восстановлена, на могиле сделана надгробная плита».

Дети

От брака с М. И. Дашковым имела дочь и двух сыновей:

• Анастасия (1760-1831), получила блестящее домашнее воспитание, в 1776 году вышла замуж за Андрея Евдокимовича Щербинина. Супруги подолгу жили врозь, часто ругались и периодически расходились. Анастасия Михайловна была скандалисткой, беспорядочно тратила деньги, влезала в долги. В 1807 году Екатерина Романовна лишила дочь наследства и запретила впускать к себе даже для последнего прощания.
• Михаил (1761-1762)
• Павел (1763-1807), московский губернский предводитель дворянства; завещал свое имущество графу Ивану Илларионовичу Воронцову, которому император Александр I разрешил именоваться Воронцовым-Дашковым. Был женат с 14 января 1788 года на неродовитой и нетитулованной дочере купца Анне Семёновне Алферовой (1768-1809). Супружество Павла Михайловича не было счастливым, и супруги недолго жили вместе. Видимо, справедливо замечание современника, писателя-мемуариста Ф. Ф. Вигеля о том, что князь Дашков «долго не задумался, взял да и женился, не быв даже серьезно влюблен». Екатерина Романовна не желала признавать семью сына и свою невестку увидела впервые только после смерти сына в 1807 году, спустя 19 лет после их свадьбы.

Память

В Петербурге на пр. Стачек сохранилась усадьба Дашковой - Кирьяново.

В подмосковном Серпухове одна из улиц города носит имя Екатерины Дашковой, а на территории Серпуховского района имеется деревня, названная в честь Дашковой.

В 1992 году был создан Московский гуманитарный институт имени Е. Р. Дашковой. При МГИ им. Е. Р. Дашковой существует Дашковское общество, изучающее наследие выдающегося государственного деятеля XVIII столетия Е. Р. Дашковой.

В 1999 году МГИ им. Е. Р. Дашковой была учреждена Медаль княгини Дашковой «За служение Свободе и Просвещению».

Литература

Современная

• Воронцов-Дашков А. И. Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и опале. М.: Молодая гвардия, 2010. 335 с. (Серия «Жизнь замечательных людей»)
• Тычинина Л. В., Великая россиянка, Москва, «Наука», 2002
• Тычинина Л. В., Бессарабова Н. В. Княгиня Дашкова и императорский двор, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2006
• Тычинина Л. В., Бессарабова Н. В. «…она была рождена для больших дел». Летопись жизни княгини Е. Р. Дашковой, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2009
• Лозинская Л. Я., Во главе двух академий, Москва, «Наука», 1983
• Woronzoff-Dashkoff A. Dashkova: A Life of Influence and Exile. Philadelphia, «American Philosophical Society», 2008
• Е. Р. Дашкова. Исследования и материалы, СПб, Издательство «Дмитрий Буланин», 1996
• Словарь Академии Российской. 1789-1794. В 6 томах, переиздание 2001-2007 год, МГИ им. Е. Р. Дашковой
• Е. Р. Дашкова и А. С. Пушкин в истории России. Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2000
• Пряшникова М. П. Е. Р. Дашкова и музыка, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2001
• Е. Р. Дашкова и её современники, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2002
• Файнштейн М. Ш., «И славу Франции в России превзойти». Российская Академия и развитие культуры и гуманитарных наук, Москва-СПб, 2002
• Веселая Г. А., Фирсова Е. Н., Москва в судьбе княгини Дашковой, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2002
• Е. Р. Дашкова. Личность и эпоха, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2003
• Е. Р. Дашкова. Портрет в контексте истории, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2004
• Е. Р. Дашкова и эпоха Просвещения, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2005
• Е. Р. Дашкова и золотой век Екатерины, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2006
• Смагина Г. И., Сподвижница Великой Екатерины, Спб, «Росток», 2006
• Е. Р. Дашкова в науке и культуре, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2007
• Е. Р. Дашкова и представители века просвещения, Москва, МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2008
• Долгова С. Р. Княгиня Е. Р. Дашкова и семья Малиновских. М., 2002
• Дашкова Е. Р. О смысле слова «Воспитание»: Сочинения. Письма. Документы. СПб., 2001
• Е. Р. Дашкова: Великое наследие и современность. М., 2009
• Е. Р. Дашкова и представители века Просвещения. М., 2008
• Е. Р. Дашкова и российское общество XVIII столетия. М., 2001
• Е. Р. Дашкова и её время: исследования и материалы. М., 1999
• Palmer, Elena. Peter III. Der Prinz von Holstein. Sutton, Germany 2005, ISBN 3-89702-788-7

XIX век

• Ср. Д. Иловайский. Биография Дашковой // Сочинения, 1884;
• А. Н. Афанасьев. Литературные труды Дашковой // Отечественные записки, 1860, № 3,
• А. Н. Афанасьев. Директор академии наук Дашкова // Чтен. общ. ист. 1867, I;
• M. Сухомлинов. История Российской академии, ч. 1;
• В. И. Семевский. Русская старина 1874, 8;
• Добролюбов, «О Собеседн.» (соч. т. 1);
• Галахов Отечественные записки 1856, 11, 12;
• Пекарский, Материалы для истории журн. деят. имп. Екатерины // Записки академии наук, VIII т.;
• Русский архив, 1880, III кн., 1881, I и II;
• Архив кн. Воронцова, кн. XXI (СПб. 1888);
• А. С. Суворин, Кн. Е. Р. Дашкова, вып. 1, СПб. 1888.

Из пяти детей после смерти матери дома остался только один – старший сын Александр (впоследствии крупный государственный деятель). Второй сын – Семен Воронцов (будущий известный дипломат, русский посол в Англии) воспитывался у деда. Старшие дочери были назначены фрейлинами и жили при дворе. Екатерину, самую младшую, взял на воспитание дядя – Михаил Илларионович Воронцов, в ту пору вице-канцлер, а с 1758 г. «великий канцлер».

Вероятно, девочке повезло, что она не осталась в отчем доме. Роман Воронцов, человек не слишком высоких нравственных правил, для просвещенных людей своего круга служил и неким эталоном невежества. Не случайно его имя упоминает вице-президент Адмиралтейской коллегии И.Г. Чернышев в письме будущему куратору Московского университета И.И. Шувалову в связи с событием 26 июля 1753 г. В тот день при безоблачном небе был убит молнией во время опытов по изучению атмосферного электричества Г.В. Рихман. Ломоносов выразил опасение, что сей случай может быть истолкован «противу приращений наук», и, словно вторя ему, И.Г. Чернышев пишет: «Любопытен я знать теперь, что говорит об электрической машине Роман Ларионович: он и прежде, когда мы еще не знали, что она смертоносна, ненавидел ее».

И еще штрих к портрету. Назначенный наместником Владимирской, Пензенской и Тамбовской губерний, Роман Воронцов до того разорил поборами эти земли, что слух о его «неукротимом лихоимстве» дошел до императрицы.

Сохранился анекдот о том, что во время праздничного обеда по случаю дня рождения графа Романа ему при гостях был вручен подарок от государыни – длинный пустой кошелек. Роман Илларионович не перенес афронта и вскоре скончался. Нашелся, правда, стихотворец, сочинивший эпитафию, где прославил именно те добродетели, коих очевидно начисто был лишен Р.И. Воронцов, – бескорыстие и сострадание к ближним. Но эта эпитафия, напечатанная в журнале, во главе которого стояла дочь покойного, не изменила мнения о Р. Воронцове – за ним прочно закрепилась кличка: «Роман – большой карман».

О матери Е.Р. Дашковой – Марфе Ивановне, урожденной Сурминой, известно немного. Слыла она красавицей и плясуньей и будто бы попала в число тех девушек, которых привели к императрице Анне, чтобы продемонстрировать ей русскую пляску. Девушки так испугались грозной подруги Бирона, что и плясать не смогли: ноги приросли к полу. Дочь волжского купца Марфа Ивановна обладала значительными капиталами, которые нередко выручали мотовку Елизавету Петровну до восшествия той на престол да в какой-то мере и способствовали этому событию: к помощи невестки не раз прибегал М.И. Воронцов, лицо близкое великой княжне (в годы царствования Елизаветы Петровны М.И. Воронцов стал одним из наиболее влиятельных вельмож). «Семья Воронцовых, – пишет Герцен, – принадлежала к тому небольшому числу олигархического барства, которые вместе с наложниками императриц управляли тогда, как хотели, Россией, круто переходившей из одного государственного быта в другой. Они хозяйничали в царстве точно так, как теперь у богатых помещиков дворовые управляют дальними и ближними волостями»

Екатерина Романовна воспитывалась вместе со своей двоюродной сестрой, дочерью канцлера. «Мой дядя не жалел денег на учителей. И мы – по своему времени – получили превосходное образование: мы говорили на четырех языках, и в особенности владели отлично французским; хорошо танцевали, умели рисовать; некий статский советник преподавал нам итальянский язык, а когда мы изъявили желание брать уроки русского языка, с нами занимался Бехтеев; у нас были изысканные и любезные манеры, и потому немудрено было, что мы слыли за отлично воспитанных девиц. Но что же было сделано для развития нашего ума и сердца? Ровно ничего...»

Началом своего нравственного воспитания Дашкова считает время первой разлуки с домом канцлера.

В деревне девушка находит обширную библиотеку.

Лучшие дня

«Глубокая меланхолия, размышления над собой и над близкими мне людьми изменили мой живой, веселый и даже насмешливый ум», – вспоминала Дашкова. Она со всей страстью отдается чтению. С тех пор и на всю жизнь ее лучшие друзья – книги.

Она возвращается в дом дяди повзрослевшей. Часто задумывается. Ищет уединения. К ней посылают докторов... Со всех сторон девушку терзают нелепыми расспросами родные, твердо уверенные, что тут не без «сердечной тайны». «А она просит об одном, – говорит Герцен, – чтоб ее оставили в покое: она тогда читала «De l"entendement» («Об уме» Гельвеция. – Л.Л.)»

В эти годы складывается ее характер. Она независима, самолюбива (иногда – резка), впечатлительна, доверчива... Она не миловидна и не грациозна, ей неинтересны балы, где живой ум и оригинальность суждений котируются несравненно ниже светской болтовни. К тому же она решительно отказывается белиться и румяниться, как было тогда принято, и, пожалуй, это ее первая маленькая фронда, первая попытка не быть «как все».

Рано выйдя из-под опеки гувернантки, девушка теперь предоставлена самой себе...

К 15 годам у нее собрана библиотека в 900 томов. Особенно радуется она приобретению словаря Луи Морери, разящего существующий порядок оружием юмора, и знаменитой «Энциклопедии», многие из составителей которой станут впоследствии ее друзьями. «Никогда драгоценное украшение не доставляло мне больше наслаждения, чем эти книги...»

Но не только из книг черпает Екатерина Романовна познания, сделавшие ее вскоре образованнейшей женщиной своего времени.

Ее «безжалостная наблюдательность» находит в доме дяди, первого сановника государства, где бывает немало заезжих знаменитостей, богатую пищу. Она не упускает случая расспросить обо всем, что касается законов, нравов, образа правления...

«...Я сравнивала их страны с моей родиной, и во мне пробудилось горячее желание путешествовать; но я думала, что у меня никогда не хватит на это мужества, и полагала, что моя чувствительность и раздражительность моих нервов не вынесут бремени болезненных ощущений уязвленного самолюбия и глубокой печали любящего свою родину сердца...»

Прекрасный психологический портрет юной Дашковой дает писатель-историк Д.Л. Мордовцев. «Рано проявилось в ней неясное сознание своей силы и чувство богатых внутренних задатков, и это обнаружилось в ней, с одной стороны, какою-то гордостью, признанием за собой чего-то большего, чем то, что в ней думали видеть, а с другой – страстным желанием раздела чувств, впечатлений, знаний – желанием дружбы и любви. Но отзыва на все это она не могла найти ни в ком: с воспитанницей своей она не сошлась душою, а других родных никого близко не имела, и только глубокую дружбу воспитала она в себе к своему брату Александру, к которому питала это чувство всю жизнь, как и вообще все ее привязанности отличались полнотою и какою-то законченностью: она всякому чувству отдавалась вся»7.

На 16-м году девица Воронцова выходит замуж за блестящего гвардейца князя Михаила Дашкова.

В «Записках» сохранился рассказ о том, как Екатерина Романовна, возвращаясь из гостей в сопровождении хозяев дома (в эту прекрасную ночь решили пройтись пешком, кареты следовали поодаль), впервые увидела рослого гвардейского офицера, имя которого ей суждено было прославить. Это рассказ о любви с первого взгляда, о «божьем промысле» и безоблачном счастье.

Имеется и другой, «сниженный» вариант изложения того же события. «Однажды князь Дашков, один из самых красивых придворных кавалеров, слишком свободно начал говорить любезности девице Воронцовой. Она позвала канцлера и сказала ему: «Дядюшка, князь Дашков делает мне честь, просит Моей руки». Не смея признаться первому сановнику империи, что слова его не заключали в себе именно такого смысла, князь женился на племяннице канцлера...»

Насколько точно описал секретарь французского посольства в Петербурге Клод Рюльер предысторию замужества Екатерины Романовны, пожалуй, не столь уж существенно. Даже если это просто исторический анекдот, он знакомит нас с чертами, которые и точно были с младых ногтей присущи Дашковой: находчивостью и решительностью.

«Лета тысяча семьсот пятьдесят девятого февраля во второй на десять день генерал-поручик действительный камергер и кавалер Роман Ларионов сын Воронцов сговорил я дочь свою, девицу Катерину Романову, в замужество лейб-гвардии Преображенского полку за подпоручика князь Михаила Иванова сына Дашкава, а в приданое ей, дочери моей, дал ценою вещей, а именно...»

За «сговорной» идет перечень, который начинается образом спасителя «в серебряной ризе кованой и вызолоченной» (далее следуют венчальная роба, епанчи, мантильи, роброны, исподние юбки, ночные корнеты, «пять перемен на постелю белья» и четыре дюжины «утиральников») и финиширует мужским шлафроком.

«...А всего приданого по цене и с деньгами на двадцать на две тысячи на девятьсот на семнадцать рублев...

Сговорную писал санкт-петербургской крепостной конторы писец Петр Иванов... По сей рядной принял я, князь Михайла Дашков, все исправно» Свадьба прошла тихо: была больна жена канцлера, двоюродная сестра императрицы Елизаветы.

Дашкова попадает в патриархальную московскую семью, воспринимающую ее, петербуржку, чуть ли не как иностранку.

«Передо мной открылся новый мир, новая жизнь, которая меня пугала тем более, что она ничем не походила на все то, к чему я привыкла. Меня смущало и то обстоятельство, что я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка».

Чтобы угодить свекрови, Екатерина Романовна берется за изучение русского языка.

Первые годы супружеской жизни Дашковой проходят вдали от двора... Мужа она горячо любит, и, когда по приказу великого князя (будущего Петра III), он должен на короткое время уехать в Петербург, «безутешна при мысли о горестной разлуке и печальном прощании».

На обратном пути Дашков заболевает и, не желая пугать жену, которая ждет ребенка, заезжает в Москве к тетке. Но Екатерина Романовна каким-то образом узнает о болезни мужа и решает во что бы то ни стало немедленно его увидеть. Она упрашивает повивальную бабку проводить ее, уверяя, что в противном случае пойдет одна и никакая сила в мире ее не остановит. Подавляя приступы боли, цепляясь за перила, она тайком выбирается из дома, проходит пешком несколько улиц, доходит до дома тетки и только тут, увидев больного, лишается чувств.

Часом позже у нее родился сын.

Приводя этот эпизод, Герцен говорит: «Женщина, которая умела так любить и так выполнять волю свою, вопреки опасности, страха и боли, должна была играть большую роль в то время, в которое она жила, и в той среде, к которой принадлежала»

В 1761 г. после двухлетнего отсутствия Дашковы возвращаются в Петербург. Завершается царствование Елизаветы Петровны. Официальный наследник престола – великий князь Петр популярностью не пользуется. Да это и понятно: Петр не умеет соблюсти даже необходимый минимальный декорум. Он наводняет гвардию голштинскими генералами, о которых Дашкова говорит, что они «набирались большой частью из прусских унтер-офицеров или немецких сапожников, покинувших родные дома. Кажется, никогда в России не бывало генералов менее достойных своего чина, за исключением гатчинских генералов Павла...»

В глубине души Петр Федорович все тот же голштинский князек Карл-Петер-Ульрих, кумиром которого был Фридрих II.

Натура неуравновешенная, истерическая, он ни с чем не желает считаться. Он пренебрегает православными церковными обрядами, откровенно демонстрирует неприязнь к своей августейшей супруге и связь с веселой толстушкой Елизаветой Воронцовой, «Романовной», как он ее величал (старшей сестрой Дашковой, ни в чем с ней, впрочем, не схожей), не скрывает намерения отделаться от жены, не интересуется сыном.

Вскоре происходит и первое столкновение, принесшее Дашковой славу, женщины смелой, как скажет она сама в своих «Записках», репутацию искренней и стойкой патриотки.

На одном из дворцовых обедов в присутствии 80 гостей Петр, уже в достаточной степени пьяный, решил преподать присутствующим урок нравственности. «Под влиянием вина и прусской солдатчины, – рассказывает Дашкова, – он стал разглагольствовать на тему о том, что некоему конногвардейцу, у которого была как будто связь с племянницей Елизаветы, следовало бы отрубить голову, чтобы другим офицерам неповадно было ухаживать за фрейлинами и царскими родственниками».

Голштинские приспешники не замедлили выразить свое одобрение. Но Дашкова не считает нужным молчать. Она возражает Петру: вряд ли подобное «преступление» заслуживает смертной казни, в России, к счастью, отмененной, да и не забыл ли Петр Федорович, что он еще не царствует? «...Взоры всех присутствующих устремились па меня. Великий князь в ответ показал мне язык...»

Герцен считает этот застольный поединок началом политической карьеры Дашковой. Ее популярность в гвардейских кругах растет.

Но если Петр Федорович глубоко несимпатичен Дашковой, то женой его она ослеплена. «Я увидела в ней женщину необыкновенных дарований, далеко превосходившую всех других людей, словом – женщину совершенную...»

Дашкова рассказывает, что однажды Петр Федорович, заметивший антипатию к нему и к «Романовне», которую юная княгиня и не считала необходимым скрывать, и явное предпочтение, отдаваемое Екатерине, отвел ее в сторону и сказал: «Дитя мое, вам бы очень не мешало помнить, что гораздо лучше иметь дело с честными простаками, как я и ваша сестра, чем с великими умниками, которые выжмут сок из апельсина, а корку выбросят вон».

Сколько написано о трезвом уме, хладнокровии и чарующей улыбке Екатерины – в исторических сочинениях, мемуарах и даже депешах послов! Эти, казалось бы, личные качества становились оружием дипломата.

Расчетливое обаяние, великолепное, ни разу не обманувшее умение разбираться в людях немало содействовали ее удачам. Она обладала даром быть такой, какой только и следует быть в данных обстоятельствах и именно с этим человеком, чтобы убедить, пленить, привлечь. Причем в отношении самых разных, как пишет академик Тарле, «до курьеза непохожих друг на друга людей» – от Дидро, Вольтера, Державина до Станислава-Августа и Иосифа II, от ультрароялиста до фанатика-якобинца.

Сохранилось 46 писем Екатерины к Дашковой. Они подписаны: «Ваш преданный друг», «Ваш неизменный друг»... Письма Дашковой Екатерина из предосторожности тут же сжигала: в те годы за ней велась постоянная слежка.

Любопытно, что даже историк Д.И. Иловайский, несвободный от монархических пристрастий, отмечает юношеский восторженный энтузиазм Дашковой и «игру в чувства», искусственность, «присутствие задних мыслей» в дружеских излияниях Екатерины. «Так пишут... к женщине, которой отличные способности и гордую энергичную натуру очень хорошо понимают и которую хотят приковать к своим интересам...»

Екатерине это вполне удается: Дашкова горячо к ней привязывается. Молодой женщине импонирует образованность Екатерины («я смело могу утверждать, что, кроме меня и великой княгини, в то время не было женщин, занимавшихся серьезным чтением»), общность их увлечения писателями-просветителями. Они единодушны в том, что просвещение – залог общественного блага, мечтают о наступлении «царства разума», рассуждают о необходимости ограничить самодержавие «определенными твердыми законами», о «государе, любящем и уважающем своих подданных...» «...Легко представить, до какой степени она должна была увлечь меня, существо 15-летнее и необыкновенно впечатлительное...»

Юная Дашкова ослеплена Екатериной, демагогическое красноречие которой привлекало к ней умы и гораздо более зрелые, политиков более искушенных!

В одну из декабрьских ночей 1761 г., когда стало известно, что Елизавете осталось жить недолго, Дашкова, в жестокой простуде, закутанная в шубу, в валенках пробирается тайком в деревянный дворец на Мойке, по черной лестнице проникает в апартаменты Екатерины и, жарким шепотом заверяя ее в своей слепой преданности, в своем рвении и энтузиазме, уговаривает «действовать во что бы то ни стало».

Какая наивность! Екатерина уже действует. Действует планомерно и давно. С тех самых дней, должно быть, когда она, полунищая принцесса Софья-Августа-Фредерика Анхальт-Цербстская, впервые попадает в Россию, навсегда в нее влюбляется, самоуверенно задумывает, не имея ни малейших прав на русский престол, здесь царствовать, и царствовать одна, и начинает умно и тонко плести сеть интриг при хмельном и беспечном дворе Елизаветы. (Любопытно, что среди встречавших на границе невесту наследника русского престола, будущую Екатерину II, был, очевидно, и Карл-Фридрих-Иероним Мюнхгаузен, герой многочисленных «Мюнхгаузиад», состоявший в ту пору на русской службе.)

Петербург мрачен...

Веселится один Петр Федорович, теперь уже император Петр III – «самое неприятное из всего неприятного, что оставила после себя императрица Елизавета», как остроумно заметил историк В.О. Ключевский. Он по-прежнему кутит и кривляется, придирается к офицерам по поводу одному ему заметных непорядков в их новых – на прусский лад – мундирах, передразнивает церковнослужителей да поднимает на смех знатных старух, дежуривших шесть недель у траурного ложа той, что была некогда «роскошной и сластолюбивой императрикс Елисавет».

Он дурачится и во время похорон.

«...Нарочно отстанет от везущего тело одра, пуста оного вперед сажен на тридцать, потом изо всей силы добежит; старшие камергеры, носящие шлейф епанчи его черной, паче же обер-камергер граф Шереметьев... не могши бежать за ним, принуждены были епанчу пустить, и как ветром ее раздувало, то сие Петру III пуще забавно стало, и он повторял несколько раз сию шутку, от чего сделалось, что я и все за мною идущие отстали от гроба, и наконец принуждены были послать остановить всю церемонию...», – писала Екатерина.

Дашкова рассказывает о том, как на одной из обычных дворцовых пьянок, еще до заключения официального мира с Пруссией, Петр откровенно хвастался тем, что во время войны он сообщал Фридриху обо всех тайных повелениях, посылаемых в русскую действующую армию.

«Поутру быть первым капралом на вахтпараде, затем плотно пообедать, выпить хорошего бургундского вина, провести вечер со своими шутами и несколькими женщинами и исполнять приказания прусского короля – вот что составляло счастие Петра III, и все его семимесячное царствование представляло из себя подобное бессодержательное существование изо дня в день, которое не могло внушать уважения...»

28 июня 1762 г. силами гвардейских полков Петр III был свергнут и на престол была возведена Екатерина.

Какова роль Дашковой в этом перевороте? Должно быть, меньшая, чем, судя по «Запискам», представляется ей самой.

Через мужа, служившего в Преображенском полку, она знала многих гвардейских офицеров, недовольных Петром, подогревала это недовольство разговорами об опасности, которая грозит Екатерине и наследнику, если Петр узаконит свои отношения с Елизаветой Воронцовой (а он якобы собирался это сделать).

Среди близких Дашковой молодых гвардейцев – поручик Пассек и капитан Бредихин из Преображенского полка, офицеры-измайловцы – Ласунский, братья Рославлевы... Роль всех их в последующих событиях оказалась несравненно менее значительной, чем той части гвардии, недовольство которой разжигали и направляли братья Орловы, более тесно связанные и с низшими военными чинами, и с душой заговора – Екатериной.

А Екатерине Романовне казалось, что она стоит во главе целой партии заговорщиков, и эта ее «партия» – единственная! Она ведь твердо решила, что совершит государственный переворот и они с Екатериной Алексеевной осуществят прекрасные рекомендации своих философских наставников!

Бывало от молодой самоуверенности Дашкова даже пыталась открыть глаза на готовящиеся перемены людям, несравненно более опытным и лучше ориентированным, чем в ту пору она, – гетману Малороссии командиру измайловцев Кириллу Григорьевичу Разумовскому и воспитателю великого князя – Никите Ивановичу Панину – и вовлечь их в свою «партию».

Некоторые биографы Дашковой, Герцен в их числе, утверждают, что в этом последнем случае Екатерина Романовна добилась успеха, вскружив голову своему почтенному родственнику (Панины доводились двоюродными дядями Михаилу Дашкову). Вряд ли такое утверждение справедливо: Никита Иванович был чересчур осмотрительным политиком, чтобы его можно было куда-нибудь «вовлечь».

Умный и осторожный вельможа уговаривает племянницу не совершать необдуманных поступков: действовать надо «законно», через сенат. Впрочем, антипатии к Петру III он не скрывает. Еще при императрице Елизавете ее фаворит И.И. Шувалов и Н.И. Панин помышляли о том, чтобы выслать Петра из России в его Голштинию (по одним вариантам – с супругой, по другим – одного), а наследником престола объявить Павла. Елизавета Петровна была как будто бы в курсе этих планов, да сомневалась...

Была в курсе их и жена наследника. «...Н.И. (Панин. – Л.Л.) мне тотчас о сем дал знать, сказав мне при том, что больной императрице, если б представили, чтоб мать с сыном оставить, а отца выслать, то большая на то вероятность, что она на то склониться может...»

Не до конца доверяя своей юной родственнице, восторженность и нетерпение которой казались ему для политика неподходящими, Никита Иванович скрыл от нее, что в последние месяцы не раз беседовал с Екатериной Алексеевной (имел к ней доступ как воспитатель великого князя), развивал перед ней свой план передачи престола Павлу Петровичу и назначения самой ее (до совершеннолетия сына) регентшей, хвалил институт конституционной монархии, симпатией к которому проникся за годы службы в Швеции.

Отвергнутая жена Петра внимательно слушала и Никиту Ивановича не оспаривала; ей в ту пору грозила опасность несравненно более реальная, чем стать «всего лишь» правительницей: арест, изгнание, заточение в монастырь... (Впрочем, пройдут годы, и при определенных обстоятельствах Екатерина подчеркнет, что, выслушивая Панина, она никогда не давала ему обещания удовольствоваться ролью регентши.)

Но не только с хитроумным Паниным, Екатерина не откровенна и с юной своей поклонницей, хоть и не сомневается в ту пору в ее беззаветной преданности. Она обманывала Дашкову еще во время их ночной встречи на Мойке: скрыла, что давно составила план действий и что Григорий Орлов уже начал вербовать офицеров. Она ограничивается чувствительной сценой: умоляет Дашкову не подвергать себя из-за нее опасности, рыдая, заключает в свои объятия... Дашкова не замечает фальши в чересчур уж упорных заверениях Екатерины: она говорит другу только чистую правду, нет, она не хочет ничего предпринимать, вся ее надежда исключительно на бога.

Роль, которую Екатерина предоставляет играть Дашковой в июньских событиях 1762 г., скорее эффектная, чем значительная.

Дашковой не было в петергофском павильоне Монплезир ранним утром 28 июня, когда разбуженная спокойным голосом Алексея Орлова: «Пора вставать, все готово, чтоб провозгласить вас», Екатерина, быстро надев будничное черное платье, села в коляску. Лошади помчали ее в Петербург.

Екатерина Романовна, в то время, была у себя дома; заснула она поздно – разволновалась: подвел портной, не принес вовремя «мужское платье». Утром она мирно спала и, что «началось», не знала.

Она не была рядом с Екатериной и когда та, уже поддержанная Измайловским, Семеновским и Преображенским полками, направилась по Невской «першпективе» в Казанскую церковь, а после благодарственного молебна и провозглашения ее «самодержавнейшею императрицею всея России» перешла в Зимний дворец, незадолго перед тем достроенный, где началась церемония приношения присяги.

Исход дерзкого предприятия был фактически уже предрешен, когда, разбуженная небывалым шумом, Екатерина Романовна появилась в Зимнем. «...Мы бросились друг другу в объятия: «Слава богу! Слава богу!»... Я не знаю, был ли когда смертный более счастлив, чем я в эти минуты...»

Вечером того же 28 июня обе Екатерины, одетые в гвардейские мундиры старого петровского покроя, верхом, во главе нескольких полков, выезжают из Петербурга в Петергоф, чтобы сразиться с защитниками фактически низложенного и все же остававшегося еще императором Петра III. Дашкова как будто даже несколько раз выхватывала шпагу.

Зачем Екатерине нужна была Дашкова?

Екатерина была немкой, и в ту пору ей еще следовало об этом помнить; Дашкова принадлежала к высшему кругу русской аристократии: дочь сенатора, племянница канцлера, княгиня... Дружба с Дашковой укрепляла в глазах многих позицию жены Петра III. А в рискованной и расчетливой игре, которую вела в те дни Екатерина Алексеевна, ей не следовало пренебрегать ни одним козырем, она это отлично понимала. Итак, они отправились бок о бок, чтобы вступить «в сражение, которому не суждено было состояться.

Немногочисленная свита, окружавшая Петра в любимом его Ораниенбауме, куда он в ту ночь поехал поразвлечься, быстро таяла. Вельможи, которых он посылал к Екатерине с письмами – поначалу грозными, затем – увещевательными и наконец жалостливыми, видя, какой оборот приняли события, от него отрекались и присягали новой государыне. (В числе немногих, остававшихся верными Петру III, был канцлер Воронцов, за что вскоре и подвергся домашнему аресту; Екатерине он присягнул только после смерти Петра.)

Перепуганный Петр немного пометался и, окончательно сбитый с толку разноречивыми советами, отрекся от всех прав на престол. В одном из последних писем он умолял Екатерину сохранить ему скрипку, любимую собачку, арапа и Елизавету Воронцову, выражал намерение поселиться в уединении и стать философом...

А обе дамы – Екатерина и Дашкова – на пути в Петергоф отдыхают на одной кровати, разостлав на ней плащ гвардейского капитана, в захудалом Красном Кабачке, и Екатерина читает Дашковой проекты своих первых манифестов.

Нечего и говорить, что Дашкова в восторженном, приподнятом состоянии духа. «Я была счастлива, что революция завершилась без пролития крови. Множество чувств, обуревавших меня, неимоверное физическое напряжение, которое я испытала в 18 лет при моем слабом здоровии и необычайной впечатлительности, все это не позволяло мне ни видеть, ни слышать, ни тем более наблюдать происходившее вокруг меня».

Дашкова наивно убеждена, что участвует в революции. Именно к революции она ведь и готовилась. «...Я была поглощена выработкой своего плана и чтением всех книг, трактовавших о революциях в различных частях света...» – пишет Екатерина Романовна о времени, предшествовавшем перевороту.

Даже значительно разочаровавшись в Екатерине, полвека спустя, она продолжает считать 28 июня 1762 г. «самым славным и достопамятным днем» для своей родины.

Но мечты о доверительной дружбе с императрицей и о влиянии на судьбы отечества рушатся.

Понадобились не дни, а часы, чтобы Дашкова убедилась: Екатерина не полностью доверяла ей, действовала за ее спиной.

«Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой, хотя она хочет приписать себе всю честь этого переворота, – писала Екатерина Понятовскому, – была на весьма худом счету благодаря своей родне, а ее девятнадцатилетний возраст не вызывал к ней большого доверия. Она думала, что все доходит до меня не иначе как через нее. Наоборот, нужно было скрывать от княгини Дашковой сношения других со мной в течение шести месяцев, а в четыре последние недели ей старались говорить как можно менее». В том же письме Екатерина отдает должное уму Дашковой: «Правда, она очень умна, но ум ее испорчен чудовищным тщеславием и сварливым характером...»

В очерке, посвященном Дашковой, Б.И. Краснобаев, приводя это письмо, подчеркивает, как разнятся здесь характеристика «младшей сестры Елизаветы Воронцовой» и восторженные оценки, на которые не скупилась Екатерина в письмах к Дашковой. «А ведь совсем недавно она писала ей: «Во всей России едва ли отыщется друг, более достойный Вас», «Нельзя не восхищаться Вашим характером...» Но теперь речь шла о реальной власти, об охране этой власти от малейших посягательств на ее авторитет и абсолютность. И сразу рухнули и дружба, и совместные мечты, и чувство благодарности».

На следующее же утро после переворота Дашкова узнает, что существовали люди, несравненно более близкие к Екатерине, чем она.

Неожиданно наткнувшись во внутренних апартаментах Летнего дворца на Григория Орлова, который, лежа на диване, небрежно распечатывал секретные государственные бумаги, Дашкова сперва недоумевает, даже пробует высказать свое возмущение. А поняв характер взаимоотношений с государыней, вспыхивает к Орлову неукротимой ревнивой ненавистью. С годами этой ненависти суждено было все более разгораться: ладить с фаворитами Екатерины Дашкова так никогда и не научилась. Впрочем, пройдет немного времени и Екатерина Романовна, как и все ее здравомыслящие современники, поймет: на Екатерину II никто не влияет – ей служат.

Остроумно написал о самовластии Екатерины II хорошо ее изучивший де Линь: «Сколько говорят о петербургском кабинете. Я не знаю меньшего... в нем лишь несколько дюймов. Он простирается от виска до виска, от носа – до корней волос...»

«Все делается волей императрицы...» – сообщала Дашкова брату в мае 1766 г. Александр Романович Воронцов, в ту пору посланник в Голландии, намеревался вернуться в Россию, чтоб служить в Коллегии иностранных дел; Дашкова отговаривает его: «Простите, мой дорогой друг, если дружба и самая большая нежность требуют, чтоб я сказала вам искренно, что вовсе не одобряю ваше желание... Имея какой угодно ум и способности, тут ничего нельзя сделать, т[ак] к[ак] здесь нельзя ни давать советы, ни проводить систему: все делается волею императрицы – и переваривается господином Паниным, а остальные члены коллегии или переводят из газет или переписывают бумаги Панина...»

В том же письме есть полные горечи строки, свидетельствующие о начавшемся отрезвлении, разочаровании Дашковой в своем кумире: «Маска сброшена... Никакая благопристойность, никакие обязательства больше не признаются...»

Но в первые часы нового царствования юному «Преображенскому поручику» еще некогда предаваться горьким мыслям. Солдаты вломились в дворцовые погреба и черпают касками бургундское – Дашкова устремляется туда и увещевает их. Надо повидать маленькую дочь. Надо наведаться к отцу. Возле его дома она обнаруживает вооруженную охрану, весьма многочисленную, присланную, чтобы стеречь Елизавету Воронцову. Дашкова вызывает офицера и приказывает уменьшить стражу; тот беспрекословно подчиняется.

Этот эпизод послужил поводом для первого открытого выражения недовольства Екатерины: императрица делает Дашковой выговор за самоволие и за то, что она позволила себе говорить в присутствии солдат по-французски. (Екатерина в ту пору особенно стремилась демонстрировать приверженность ко всему русскому.) Правда, чтобы подсластить пилюлю, она тут же награждает Дашкову орденом св. Екатерины.

«...Я вас упрекнула за вашу опрометчивость, а теперь награждаю вас за ваши заслуги, – сказала она, собираясь возложить на меня орден.

Я не стала на, колени, как это полагалось в подобных случаях, и ответила:

– Простите мне, ваше величество, то, что я вам сейчас скажу. Отныне вы вступаете в такое время, когда, независимо от вас, правда не будет доходить до ваших ушей. Умоляю вас, не жалуйте мне этого ордена: как украшению я не придаю ему никакой цены; если же вы хотите вознаградить меня им за мои заслуги, то я должна сказать, что, какими бы ничтожными они ни являлись по мнению некоторых лиц, в моих глазах им нет цены и за них нельзя ничем вознаградить, так как меня никогда нельзя было и впредь нельзя будет купить никакими почестями и наградами.

Ее величество поцеловала меня.

– Позвольте мне, по крайней мере, удовлетворить мое чувство дружбы к вам.

Я поцеловала ей руку и очутилась в офицерском мундире, с лентой через плечо, с одной шпорой, похожая на четырнадцатилетнего мальчика».

Это первое столкновение и одна из последних чувствительных сцен, происшедших между императрицей и Дашковой.

Екатерина «отдалилась от нее, – говорит Герцен, – с быстротой истинно царской неблагодарности».

Общие возвышенные мечты о благе отечества, доверительное обсуждение совместных планов о будущих «просвещенных преобразованиях», где Дашковой, само собой, отводилось место рядом с ее державной подругой, – все это было вчера. И за мечты, да и за реальность – преданность, находчивость, отвагу молодой женщины в деле, которое в случае неудачи грозило ей эшафотом, – Екатерина сочла возможным расплатиться в буквальном смысле этого слова. Известна записка: «Выдать княгине Дашковой за ее ко мне и к отечеству отменные заслуги 24 000 рублей». (В деньгах Дашковы нуждались: князь Михаил, щеголь и кутила, наделал долгов на сумму не меньшую – еле хватило, чтобы выкупить у кредиторов его векселя.)

Дистанция между Екатериной «великой» и Екатериной «малой», как прозвали Дашкову, была означена. И бесповоротно.

Во время коронации она занимает самое скромное место, какое полагалось жене полковника, – в последнем ряду. Правда, вскоре получает высокое звание статс-дамы, чему не придает особого значения. В письме в Лондон брату Александру событие это упомянуто между прочим.

«Любезной братец.

Я не хотела пропустить, чтоб Вам не сообщить, что вчерашнего дня государыня изволила благополучно окороноваться и после обедни изволила жаловать произвождениями... всех армейских генералов и всех тех, которые в знатном сем происшествии участие имели. Меня изволила пожаловать в статс-дамы, князя Мих. Иван. в камер-юнкеры и оставляя притом ему полк его. Прошу ко мне прислать три дюжины ножей без черенков, но одно железо, для того что железо здесь дурно делают, а аглицкия эти лезвия я приделаю к серебряным моим черенкам; а за оныя, так как и за часы, я по. счету здесь, кому назначишь, заплачу. В прочем остаюсь с искренней любовью Вам, государь мой братец, верный друг княгиня Дашкава».

(Письмо запечатано черным сургучом: продолжался траур по императрице Елизавете Петровне.)

Во время короткого царствования Петра III князь Михаил стараниями жены был отправлен послом в Константинополь. Екатерина Романовна опасалась за него, так как Петр успел выразить Дашкову свое недовольство за какой-то промах на одном из разводов. Однако существовали, очевидно, и другие причины, по которым ей хотелось отослать мужа подальше от двора. Удалось это, увы, ненадолго.

Сразу же после воцарения Екатерины князь Дашков был отозван из Константинополя и получил командование Кирасирским полком, где полковником числилась сама императрица. По ее желанию Дашковы переезжают во дворец. Вечерами у них собирается маленькое общество. Часто бывает государыня.

Екатерина Романовна очень любила музыку и по-настоящему чувствовала ее. Она музицирует; поет. Екатерина Алексеевна и князь Михаил, оба к музыке совершенно равнодушные, устраивают пародийные дуэты – они называли это «небесной музыкой» – фальшивят и резвятся вовсю. Должно быть, нелегкими оказались для молодой женщины эти несколько месяцев дворцовой жизни: дочь Дашковых, Анастасия Щербинина, рассказывала Пушкину на балу в своем доме в 1831 г., что ее отец был влюблен в Екатерину.

Не был ли рассказ Щербининой бальной болтовней, рассчитанной на то, чтобы заинтересовать поэта, а заодно и отомстить своей знаменитой матери, с которой Анастасия упорно враждовала («Мучительница моя, безбожная дочь!..» – яростно восклицала Дашкова в одном из предсмертных писем)?

Но если рассказ Щербининой отражал подлинные семейные дела Дашковых тех первых месяцев екатерининского царствования, то можно представить себе, каким источником двойного разочарования должны они были быть для Дашковой.

«Знаю только два предмета, которые были способны воспламенить бурные инстинкты, не чуждые моей природе: неверность мужа и грязные пятна на светлой короне Екатерины», – писала она много лет спустя своей приятельнице миссис Гамильтон.

Почему же о «грязных пятнах светлой короны» Дашкова в «Записках» умалчивает? Ведь довелось ей увидеть их немало.

Дашкова села за свои мемуары уже в старости, в 1805...1806 гг. Прошло много лет с того счастливого для нее дня, когда юная заговорщица; полная самых радужных надежд, под звуки военной музыки и колокольный звон въехала рядом с Екатериной в столицу.

Теперь Екатерина Романовна прекрасно понимала, что надежды не сбылись. И не только в том смысле, что самой ей была уготована трудная человеческая судьба: ранняя смерть мужа, горький разлад с детьми, немилость сильных мира сего, одинокая старость. В этой трудной судьбе были и счастливые, «неженские» свершения, наполнявшие воспоминания гордостью, годы, когда она стояла во главе двух Академий.

Надежды не сбылись в главном для Дашковой: жизнь наносила удары по ее вере в Екатерину как идеал в плане человеческом и общественном, по ее вере в «просвещенного монарха», «создателя блага» подданных, в «философа на троне», пресекшего самовластие «разумными законами» и опирающегося во всех начинаниях на рекомендации просвещенных советчиков (Дашкова отводила себе среди них не последнюю роль)...

Жизнь нанесла сокрушительные удары по этим прекраснодушным иллюзиям и основательно их поколебала. И все же Дашкова долго не могла окончательно с ними расстаться.

Ни неизменная ее заинтересованность в общественной жизни, ни острый ум, ни собственная судьба не способствовали безоговорочному принятию ею истины: «Нет и до скончания мира примера, может быть, не будет, чтобы царь упустил добровольно что-ли[бо] из своея власти, седяй на престоле» .

Была создана книга, рисующая процесс преодоления либеральных идей, – «Путешествие из Петербурга в Москву».

Была написана ода «Вольность», «совершенно ясно бунтовская, где царям грозится плахой», как правильно оценила ее перепуганная государыня.

А Дашкова в «Записках», нередко противореча самой себе, снова идеализирует то, что, пожалуй, давно перестало быть для нее идеалом. Она будто следует в них романтическому шиллеровскому призыву, который вряд ли знала (иначе непременно упомянула бы – очень уж он ей близок): «Уважай мечты своей юности!»

Вот почему не лишенные достоверности в описании придворной атмосферы в период царствования Петра III (характеристика Дашковой совпадает здесь со свидетельствами других современников), «Записки» сплошь да рядом перестают быть историческим документом, когда Дашкова переходит к Екатерине и своему участию в событиях 1762 г. Она описывает то время так, как ей хочется его видеть спустя полстолетия.

Отсюда, из этой дали, личные обиды и разочарования едва различимы, они блекнут, корона Екатерины снова кажется Дашковой «светлой», и она, насколько может, пытается не видеть ее «грязные пятна» – «бесчестие царствования Екатерины», как скажет она в одном из поздних писем.

На восьмой день царствования Екатерины Петр III был убит, задушен в наглухо занавешенной комнате ропшинского дворца, куда его отправили под охраной врагов – гвардейских офицеров Алексея Орлова, Федора Барятинского, Михаила Баскакова.

Дашкова не хочет верить в причастность Екатерины к убийству. «Слишком рано пришла эта смерть для Вашей славы и для моей» – вот, если верить «Запискам», ее единственные слова, обращенные к императрице. «Для Вашей и для моей...» – Дашковой еще казалось, что обе эти «славы» – рядом.

С того дня Екатерина Романовна откровенно игнорировала Алексея Орлова, а он ее вроде бы побаивался. Почти полстолетия не утихала вражда между этими двумя столпами екатерининской эпохи. «Она не простила ему, что сорок два года тому назад он запятнал ее революцию», – замечательно точно сказал Герцен. Сменятся три царя, прежде чем они помирятся. Старик Орлов-Чесменский придет на поклон к старухе Дашковой, и она впервые взглянет на знаменитый, покрытый одним алмазом портрет императрицы на груди убийцы ее мужа: «Екатерина улыбается с него в своей вечной благодарности».

Закавычены не слова Дашковой. Она бы их себе никогда не позволила. Эти слова принадлежат молодой ирландке Кэтрин Уильмот, на воспоминания которой мы уже ссылались. Кэтрин Уильмот и ее сестра Мэри гостили тогда у Дашковой и были свидетельницами сцены примирения, поразившей их своей театральностью. Они сопровождали Екатерину Романовну и на празднество, устроенное старым екатерининским вельможей в честь долголетнего своего врага в его московском доме близ Донского монастыря.

Молодым девушкам, жившим интересами уже нового, XIX в., этот фантастический пир с иллюминацией, ряжеными дворовыми, карликами и карлицами, роговой музыкой и перегруженными столами показался историческим спектаклем об ушедшем «осьмнадцатом столетии». Дашкова же целиком принадлежала этому «безумному и мудрому» (так назвал его Радищев) XVIII веку.

Возвращаясь мыслями к «своей революции» и к следующим за ней годам, она, как уже говорилось, тщательно обходит все, что может омрачить память о них.

Дашкова охраняет нравственный престиж государыни гораздо ревностней, чем делала это при жизни сама Екатерина. Впрочем, императрица тщательно берегла покаянное письмо Алексея Орлова, быть может ею самою и инспирированное. Письмо это хранилось в специальной шкатулке, Дашкова его видела.

«Матушка милосердная государыня!

Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Федором; не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили душу навек».

Заслуживает внимания и судьба этого документа. Письмо Алексея Орлова было найдено среди бумаг Екатерины на пятый день после ее смерти внуком Александром и А.А. Безбородко (в 1797...1799 гг. – канцлером) и передано императору Павлу. Тот прочитал письмо, вернул Безбородко, а на следующий день опять его «востребовал» да и бросил в камин.

Но Дашкова-то, естественно, знала не копию, а оригинал. Должно быть, Екатерина его показывала – для «пресечения слухов».

Только мимоходом говорится в «Записках» и о другом кровавом эпизоде начала царствования Екатерины II – убийстве Ивана VI Антоновича, этой русской «железной маски».

Провозглашенный в двухмесячном возрасте императором, свергнутый Елизаветой Петровной, он содержался в Шлиссельбургской крепости как «секретный узник». Существовало предписание, согласно которому Иван Антонович должен был быть убит, в случае если кто-нибудь попытается его освободить. Такую попытку и предпринял в 1764 г. В.Я. Мирович.

Историю Мировича изучил В.В. Стасов, выдающийся художественный критик и серьезный исследователь русской старины.

Внук одного из приспешников Мазепы, Василий Мирович, приехал из Малороссии в Петербург ходатайствовать о возвращении ему фамильных земель, конфискованных еще Петром I. Просил он слезно: «сколько из милости ея императорского величества пожаловано будет...» Екатерина отказала. Отменять Петровы указы ей было ни к чему.

Тогда Мирович решил предпринять что-нибудь такое-этакое, что прославило бы его и вывело из нищеты. («...Его жажда была еще более распалена невозможностью быть при дворе, присутствовать на придворных балах и театрах», – писал Стасов.)

До Мировича и раньше доходили слухи о том, что «настоящий царь» – в Шлиссельбурге. Он задумал освободить Ивана Антоновича и возвести его на престол.

Пока Мирович с горстью солдат наводил на крепость где-то ими раздобытую пушку, тюремщики выполнили предписание, данное им два года назад (значит, Екатериной!): они вошли в камеру, где спал убогий Иван Антонович, и закололи его.

Мирович был казнен – «отрублением головы» – 15 сентября 1764 г. на Обжорном рынке. Три капрала и трое рядовых, его помощники, были прогнаны сквозь строй 10 раз и сосланы на каторжные работы. Убийцы же получили повышение по службе и «сделались столько ненавистны всей русской публике, что, когда они потом появлялись при дворе, каждый высказывал им презрение и отвращение», – цитирует Стасов немецкого историка и географа А.Ф. Бюшинга, жившего тогда в Петербурге.

Авантюрный характер всего предприятия, веселая уверенность Мировича в безнаказанности – он смеялся и на допросах, и чуть ли не перед самой казнью – да и многие другие обстоятельства наводили на мысль, что за спиной Мировича кто-то стоял. Какой-то подстрекатель, который искал повод для уничтожения Ивана Антоновича. Многие современники считали, что исполнялась «императрицына воля».

Для Дашковой подобная мысль недопустима. И хотя в деле Мировича сама Екатерина Романовна оказалась лицом пострадавшим (об этом чуть ниже), касаясь его «Записках», она преследует единственную цель – обелить императрицу. Слухи о причастности Екатерины II к убийству шлиссельбургского узника, уже второго российского императора, хоть в малой мере смущавшего покой государыни, Дашкова склонна объяснить кознями «извне».

«...За границей, искренно ли или притворно, приписали всю эту историю ужасной интриге императрицы, которая будто бы обещаниями склонила Мировича на его поступок и затем предала его. В мое первое путешествие за границу в 1770 году мне в Париже стоило большого труда оправдать императрицу в этом двойном предательстве. Все иностранные кабинеты, завидуя значению, какое приобрела Россия в царствование просвещенной и деятельной государыни, пользовались всяким самым ничтожным поводом для возведения клеветы на императрицу...»

Ничего не пишет Екатерина Романовна и о похищении княжны Таракановой и скорой ее гибели в Петропавловской крепости.

Полотно художника Флавицкого сохранило для нас это имя, когда-то, в 70-х годах XVIII в., широко известное.

Наводнение, прекрасная узница в нарядном платье – все это остается в памяти с первых, детских посещений Третьяковской галереи.

Единственная реальность здесь – сам факт петербургского наводнения: оно имело место в 1777 г. Женщины, называвшей себя княжной Таракановой, тогда уже не было на свете, она погибла двумя годами раньше. Да и вряд ли эта несчастная, заключенная в полутемную камеру под круглосуточный надзор двух караульных солдат, измученная «строгостью содержания, уменьшением пищи, одежды и других нужных потребностей» (из доклада ее тюремщика, князя Голицына, Екатерине, требовавшей строгих допросов узницы), походила на героиню картины Флавицкого.

Кем была она, узница Петропавловской крепости? История ее не до конца ясна.

В 1770-х годах в Иране, потом на Балканах, затем в Западной Европе объявилась какая-то молодая женщина, образованная, красивая, состоятельная. Она кочевала из страны в страну, меняла покровителей и имена. То она фрейлен Франк, то мадам де Тремуйль, то дочь турецкого султана, то принцесса Азовская, то... – это была роковая фантазия! – русская, княжна Тараканова, дочь Елизаветы Петровны от тайного брака ее с Разумовским и, значит, претендентка на российский престол.

Претензии ее поддерживал князь Радзивилл. Может быть, еще кто-то играл этой дорогой куклой. Но всерьез ее в общем-то никто не принимал. Никто, кроме Екатерины.

Не будем забывать, что «принцесса Володимирская» – она и так себя величала – промелькнула в истории в грозные для русской царицы годы – годы Пугачевского восстания. «Принцесса» называла себя сестрой Пугачева и заявляла – в письмах Панину, Орлову-Чесменскому и др. и в фантастических манифестах – о намерении с помощью Пугачева вернуть себе «родительский престол».

Попытки отнять у нее трон, сколь бы легкомысленны и нереальны они ни были, Екатерина всегда решительно пресекала. Она приказывает «схватить бродяжку». Выбор падает снова на Алексея Орлова. Генерал-адмирал, герой Чесмы и Наварина, поручением не побрезговал. Он едет в Пизу, где находилась в то время княжна Тараканова, знакомится с ней, притворяется влюбленным. Как-то после обеда у английского консула в Ливорно Орлов предлагает ей и ее спутникам осмотреть русский военный корабль, галантно вызывается сопровождать их. (По некоторым версиям – на корабле был инсценирован обряд венчания.)*. И... мышеловка захлопнулась. С корабля княжна Тараканова – будем называть ее так – попадает прямо в Петропавловскую крепость. Через семь месяцев ее уже нет в живых.

Сохранилось письмо Голицына Екатерине о том, что арестантка страдает чахоткой и вряд ли долго протянет. Должно быть, письмо было написано тогда, когда с Таракановой решили покончить. Екатерина тщательно берегла и этот оправдательный документ.

У Елизаветы Петровны и Разумовского, насколько известно, не было детей. Но полулегендарное их потомство еще долго тревожило покой Екатерины II.

Ходили слухи о какой-то монахине Досифее из московского Ивановского монастыря о том, что будто она и есть родная дочь Елизаветы Петровны и Разумовского – княжна Тараканова. Что якобы была она насильственно пострижена Екатериной и живет в полном уединении, даже богослужения совершаются для нее одной в потайной церкви над монастырскими воротами.

Какая-то Досифея действительно жила в этом монастыре, предназначавшемся для знатных вдов и сирот. На похороны ее в 1810 г. съехалась многочисленная родня Разумовских. Кто была она? Имела ли отношение к императрице Елизавете?..

Княжна Тараканова, должно быть, личность мифическая, хотя и можно найти это имя в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, где сказано, что именно инокиня Досифея и есть «подлинная Тараканова», дочь Елизаветы, в отличие от самозванки, столь ловко «отловленной» Алексеем Орловым.

Ни о чем, что могло бы повредить славе кумира ее юности, Дашкова не упоминает в «Записках». Должно быть, она действительно не допускала мысли о причастности Екатерины к этим кровавым событиям и тогда, когда писала свои воспоминания, и в те годы, когда события эти были еще у всех на устах.

«Оттого-то, между прочим, что она верила и хотела верить в идеальную Екатерину, – пишет Герцен, – она и не могла удержаться в милости. А она была бы славным министром. Бесспорно одаренная государственным умом, она, сверх своей восторженности, имела два больших недостатка, помешавшие ей сделать карьеру: она не умела молчать, ее язык резок, колок и не щадит никого, кроме Екатерины; сверх того, она была слишком горда, не хотела и не умела скрывать своих антипатий, словом, не могла «принижать своей личности», как выражаются московские староверы» 34.

Уже вскоре после коронации Екатерины II Дашкова в немилости. Ей не прощают ни смелости высказываний, ни желания участвовать в государственных делах, ни популярности. Екатерина «великая» не забывает, что в тот самый июньский день, который решил ее судьбу, солдаты па руках пронесли через всю площадь до самого Зимнего дворца Екатерину «малую» – 18-летнюю Дашкову.

Вокруг Дашковой создается атмосфера подозрительности, недоверия.

Ее имя мелькает в депешах иностранных послов. Ее считают заговорщицей, подстрекательницей. Любое проявление недовольства приписывают ее участию или влиянию.

Полагают, что, имея все основания быть обиженной, она со своим «сумасшедшим нравом» (Г.Р. Державин), «каприсами и неумеренным поведением» (М.И. Воронцов) способна на любые сумасбродные выходки.

«Будучи лишь 22 лет от роду, она уже участвовала в полдюжине заговоров, первый из них удался, но, не получив заслуженной, по ее мнению, награды, она принялась за новые».

Вряд ли можно полностью доверять этому донесению, отправленному в 1767 г. из Петербурга в Лондон. Оно не столько характеризует Дашкову, сколько «славу» о ней в придворных и дипломатических кругах.

И все же на чем-то основывалась эта «слава».

1763 год... Обнаглевший Григорий Орлов метит на русский престол. Германский император заблаговременно уже пожаловал ему титул князя Священной римской империи.

Старик Бестужев, прежний великий канцлер, готовит петицию на имя императрицы: Екатерину умоляют довершить ее «благодеяния русскому народу» избранием супруга, ведь наследник слаб здоровьем. Собирают подписи.

Среди гвардейских офицеров, возмущенных скоропалительным возвышением Григория Орлова, зреет заговор. Решено убить Орловых, если только петиция Бестужева будет принята.

Очень возможно, что в хоре возмущенных голосов звучал и голос Дашковой. С фаворитом у нее отношения открыто враждебные. Как бы то ни было, в один весенний день секретарь императрицы приезжает к Дашковым и тайком от Екатерины Романовны, которая лежит больная, передает ее мужу следующую многозначительную записку: «Я искренне желаю не быть в необходимости предать забвению услуги княгини Дашковой за ее неосторожное поведение. Напомните ей это, когда она снова позволит себе нескромную свободу языка, доходящую до угроз».

Как непохожа эта записка «самодержицы всея Руси» на письма, сплошь состоящие из нежных слов и заверений в вечной дружбе, на которые так щедра была великая княгиня!

Двор уезжает в Петербург, Дашковы остаются в Москве. По словам Дидро, буквально записавшего рассказ Екатерины Романовны, только болезнь спасла ее от ареста.

В месяцы, предшествовавшие заговору Мировича, Екатерина Романовна с детьми жила во флигеле, а дом занимал Н.И. Панин. Мирович бывал у Панина. Не через этого ли доверенного человека, воспитателя великого князя Павла, передавались намеки и посулы государыни?!

Когда начался суд, распространились слухи, что вдохновительницей Мировича была все та же Дашкова и что только влиянию Панина обязана она своим спасением.

Английский посланник Букингем писал: «Захвачены печатные прокламации, которые одобряют предполагавшуюся революцию, и княгиню Дашкову подозревают в участии во всем этом. Очень вероятно, что, настойчиво требуя пытки Мировича, барон Черкасов и другие члены верховного судилища имели в виду раскрытие виновности Дашковой, о чем тогда носилось много слухов...»

Приводя эти слова Букингема в своей «Истории Брауншвейгского семейства», В.В. Стасов решительно отметает «предположение о зачине Дашковой в этом деле».

«...Уже в 1763 году дружба между нею и Екатериною рушилась, императрица не выносила более ее смелого, самостоятельного ума и нрава... Можно было... предположить, что участие Дашковой осталось нераскрыто... вследствие могущественного влияния Панина, которого, по тогдашним всеобщим слухам, она считалась не только незаконной дочерью, но и любовницей. Но... трудно вообразить себе, чтоб какое бы то ни было влияние Панина на императрицу в состоянии было перевесить в ней страх, ненависть к предприимчивой сопернице, чтоб он в то же время в состоянии был совершенно исказить дело в закрыть от императрицы настоящие его пружины...»

Любопытно, что сплетню (Дашкова – Панин) разнес по миру пресловутый Джованни-Джакопо Казанова, приезжавший в 1765...1766 годах в Россию. Он посетил Дашкову в ее деревне. «У меня было письмо мадам Лольо к княгине Дашковой, удаленной из Петербурга после того, как она оказала содействие своей государыне в восшествии на престол, который она надеялась разделить с нею... Мне сказали, что Панин – отец княгини; до тех пор я упорно думал, что он ея возлюбленный...»

Так начинается отрывок из мемуаров Казановы о Дашковой; они были написаны, когда Екатерина Романовна уже возглавляла Петербургскую академию наук, что, надо заметить, сильно раздражало знаменитого венецианца.

«Кажется, Россия есть страна, где отношения обоих полов поставлены совершенно навыворот: женщины тут стоят во главе правления, председательствуют в ученых учреждениях, заведывают государственной администрацией и высшею политикой. Здешней стране недостает одной только вещи, – а этим татарским красоткам – одного лишь преимущества, именно: чтобы оне командовали войсками!»37.

Надо полагать, что Екатерину II вдвойне устраивали любые слухи, отводящие от нее подозрение в «зачине» шлиссельбургского дела, и слухи эти всячески поддерживались и раздувались.

«Я увидела, что мой дом или, скорее, дом графа Панина был окружен шпионами Орловых; я жалела, что императрицу довели до того, что она подозревала лучших патриотов...»

Вокруг Дашковой сгущается атмосфера подозрительности и недоброжелательства. Она одна. Князь Дашков отправлен во главе войск в Польшу. С родственниками-Воронцовыми – отношения натянутые: ей не могут простить крушение карьеры сестры.

От двора она отдалена. Ее нет на бесчисленных празднествах – балах, приемах, гуляньях, которые устраивала и поощряла Екатерина II в первые годы своего правления. Если императрица и вспоминает о вчерашней союзнице, то только с иронией.

Пожалуй, если бы Дашкова и была еще тогда в фаворе, она бы все равно не удержалась. Век Екатерины начался как век веселый, век празднеств и пиров... Дашкова таким настроениям соответствовать не могла по самой своей натуре. Да и судьба в те годы обрушила на нее много лиха. В Москве умирает ее старший сын, остававшийся на попечении бабушки. А осенью того же года, когда случилась «мировическая авантюра», Екатерина Романовна пережила самое тяжелое горе в своей жизни: в Польше умер ее муж. «...Я 15 дней находилась между жизнью и смертью...»

20-летняя вдова остается с двумя детьми и многочисленными долгами; делать их князь Дашков был мастак. «...Меня долго держали в неведении относительно расстроенного материального положения, в котором мы с детьми находились...»

Едва оправившись от болезни, Дашкова решает расплатиться с кредиторами и восстановить благосостояние семьи. Раз поставив себе цель, она борется за ее осуществление со свойственной ей поразительной энергией.

Она переезжает из Петербурга в Москву, до, оказывается, что в Москве ей негде жить: свекровь отдала свой дом дочери. Екатерина Романовна решает поселиться с детьми в подмосковной деревне, но выясняется, что дом там развалился и для жилья непригоден. Тогда она приказывает выбрать крепкие бревна и построить маленький деревянный домик, куда вскоре и перебирается.

Она продает все, что у нее имелось ценного, оставив себе... «из серебра только вилки и ложки на четыре куверта», и за пять лет расплачивается с долгами князя Михаила.

«Если бы мне сказали до моего замужества, что я, воспитанная в роскоши и расточительности, сумею в течение нескольких лет (несмотря на свой двадцатилетний возраст) лишать себя всего и носить самую скромную одежду, я бы этому не поверила; но подобно тому, как я была гувернанткой и сиделкой моих детей, я хотела быть хорошей управительницей их имений, и меня не пугали никакие лишения...»

После смерти мужа Дашкова пять лет почти безвыездно живет в деревне. Хозяйственна, расчетлива, практична.

Об этом ее первом, и лишь отчасти добровольном, изгнании известно совсем мало.