Письмо профессору преображенскому. Удался или не удался эксперимент профессора Преображенского? Почему? по повести Собачье сердце (Булгаков Михайл) Удался ли опыт профессора преображенского

Здравствуйте, уважаемый Филипп Филиппович!

Пишу Вам как петербургский студент московскому, раз уж других пересечений между нами не наблюдается: Вы – естественник, я – гуманитарий, Вы – литературный персонаж, я – обыкновенный человек, Вы – образчик высокой морали и культуры, я – что-то совсем другое…

В столице теперь практически все увлечены переписками: поодиночке и стаями граждане рассылают открытые письма то Патриарху, то Президенту и даже решительные литераторы стремятся найти в эпистолярном слове близость с давно истлевшим тираном, выступая при этом, отчего-то, от имени других людей. И каждый себя очень жалеет. Эта жалость, помноженная на эгоистическое равнодушие к заботам и чувствам ближнего – отличительная особенность нашего времени. Нувориши вместе с людьми «новой» культуры непрерывно пугают нас и себя неотвратимыми террорами, но именно эгоистичная жалость совершенно парализует нервную систему этого общества.

Вам, профессор, наверное, любопытно будет узнать, что разруха не покидает голов через простое исправление клозетов. Работа сточных труб, наряду с паровым отоплением, у нас вполне налажена, и даже забытое слово «афедрон» чуть было не возвратилось в обиход, да только разрухи в умах не убавилось. Они все также одержимы стремлением «взять и поделить».

Всесокрушительные певуны, вызывавшие в Вас справедливое раздражение, тоже не исчезли, а напротив, перенесли активность из обжитых ими культурных домов под своды храмов. Хамоватая наглость их теперь настолько возбуждает публику, что, случись Вам, уважаемый Филипп Филиппович, навестить первопрестольную, Вы бы вновь услышали упреки в адрес своего «клерикального происхождения», возможно даже с издевкой, а не просто с завистливой ненавистью, как прежде.

Господство «пролетарских доктрин» закончилось, всякий думает, что придется, а вот уважение к созидательному труду отчего-то никак не воскресает. Повседневность, как раньше, определяется сторонниками двух «естественных партий»: людьми, исповедующими принцип, что «документ - самая важная вещь на свете», и теми, кто уверен, что «учиться читать совершенно ни к чему, когда мясо и так пахнет за версту». Проблемы, возникающие от этих противостояний, все также скрываются от взора обывателя за малопонятными новыми словами и размытыми обещаниями.

Красные кэпи городовых обратно сменили на бляхи, смотрим, что из этого выйдет. На улицах все же весьма спокойно, а в некоторых домах парадные даже используются по своему хозяйственному назначению. Вот только калош, уважаемый Филипп Филиппович, теперь никто не носит и это, конечно, большой недостаток наших дней. Одно время машинисточки, которые теперь управляются все больше с электрическими машинами, вздумали надевать совсем резиновую обувь, да только лишь по причине общей дороговизны, усугубляемой низким качеством фильдеперса, а вовсе не из любви к аккуратности.

Чтение текстов сомнительной достоверности и низкого стиля распространено повсеместно. Благодаря прогрессу, граждане предаются этому занятию почти непрерывно: за едой, на работе, по дороге, в кругу семьи… Некоторые даже ухитряются совмещать эту практику с делами сугубо интимными или же чередуют их безо всякого стеснения и задержки. В весе при этом никто не теряет, но многие начинают беспричинно грустить и маяться. Странно бывает наблюдать, как солидные господа, поначитавшись всякой ерунды, принимаются смотреть на себя глазами, полными сочувственной влаги, словно на иностранного оборванца. И каждый почитает своим долгом написать обратно что-нибудь сомнительное и бестактное в надежде, что его тоже будут читать, предаваясь жалости и умилению.

Большой, отремонтированный весьма недурно, исправно работает все с тем же репертуаром. Увы, приехать ко второму акту на оперу теперь себе могут позволить немногие по вине всеобщего незнания классических сюжетов и мелодий. К тому же, говорят, скандальные афронты встречаются и в самих постановках Grand Théâtre, однако без моветона, усугубленного элементарным невежеством, сегодня не обходится ни одно сколько-нибудь заметное дело.

Вор с медной мордой, да Шариков остаются главными жупелами людей рассуждающих и неравнодушных. Ссылками на воровское всемогущество опошляется для них день сегодняшний, тревожными прогнозами зверских бунтов обессмысливается день завтрашний. При том, вся Москва единодушно, от верха до низа, от мала до велика увлечена игрой в омоложение. Оно, конечно, не дает теперь таких удивительных результатов, как при Ваших стараниях, но все же гарантирует своим жрецам приличные доходы и нужные протекции.

Простецы по прежнему верят всякой сплетне и ждут в скором времени столкновения Земли с небесной осью, постоянно угадывая даты. И даже образованные люди – женщины, а равно мужчины – увлечены магическими кунштюками и без стыда в том признаются, как будто подобные симпатии свидетельствуют о широте и смелости взглядов, а вовсе не об ограниченности или дикарстве. И та же великая сушь душевная встречается в провожающем взгляде ближнего, и нет от нее избавления или лекарства.

Говорить об улучшении человеческой породы теперь стало вовсе небезопасно – всякий уверен, что хорош и так и что в своем естественном виде достоин уважения и всяческих даров земных. Стоит лишь дарам запоздать, в том сразу клянут нерасторопность государственных служб и родные просторы в придачу. Чиновники не отстают от общих привычек и как-то все больше стараются управлять процессами и людьми идеальными и умозрительными, нежели опекать человека, с которым делят воду и воздух.

На Оксфорд с Лондоном как места сосредоточения высокой науки внимания обращают мало. Напротив, по русской привычке, решили выстроить и Оксфорд, и Сорбонну, и Линц в одних стенах у себя под боком, на манер Немецкой слободы или Китай-города. Получится ли прожект, пока судить рано, но вокруг этих оптимистичных планирований все же начали собираться молодые люди, нацеленные более на расторопную деловитость, чем на разговоры.

Вот только бы уберег нас кто-нибудь от новых экспериментов и поисков абсолютной справедливости и счастья! Иначе, боюсь, не избежать большой беды. Последнее время, уважаемый Филипп Филиппович, мне все больше кажется, что Россия переживала свое акме где-то там, во времена обретения Вами научных интересов и поисков. Кондовая и братолюбивая, с дерзновенной наукой и всеобщим согласием, как надлежит себя вести, а как и вовсе не следует, с горячими закусками в Славянском Базаре и Богом в сердцах, почитающая труд и законом милосердно карающая по первому разу кощунство. Россия, в которую порой очень хочется вернуться, но которую, видимо, предстоит искать и выпрашивать для себя заново еще очень долго, укрощая теперь уже свою собачью натуру.

Начиная свои рассуждения о профессоре Преображенском, герое произведения «Собачье сердце», хотелось бы немного остановиться на некоторых фактах биографии автора - Булгакова Михаила Афанасьевича (15.05.1891 г. Киев - 10.03.1940 г., Москва), русского писателя, театрального драматурга и режиссера. Все это для того, чтобы провести некоторые параллели, которые будут во многом объединять автора и его воображаемого героя.

Немного о биографии автора

Булгаков появился на свет в семье доцента Киевской духовной академии, но сам в скором времени стал учеником медицинского факультета Киевского университета. В Первую мировую он работал прифронтовым врачом. Весной 1918 года он вернулся в Киев, где практиковал как частный врач-венеролог. В гражданскую войну 1919 года Булгаков - военный врач Украинской военной армии, потом Вооруженных сил юга России, Красного креста, Добровольческой армии и т. д. Заболев тифом в 1920 году, он лечился во Владикавказе, и после в нем проснулся писательский талант. Своему двоюродному брату он напишет, что, наконец-то он понял: его дело - писать.

Прототип профессора Преображенского

С прототипом главного героя действительно можно сравнить Булгакова, слишком уж много у них общего. Однако принято считать, что Преображенский (профессор) как образ был списан с дяди Михаила Афанасьевича - знаменитого врача Москвы, гинеколога

В 1926 году ОГПУ провело обыск у писателя, и в результате были изъяты рукописи «Собачьего сердца» и дневник.

Эта повесть была опасна для писателя тем, что она стала сатирой на советскую власть 20-30-х годов. Новоиспеченный класс пролетариата здесь представляют герои типа Швондеров и Шариковых, которые абсолютно далеки от ценностей уничтоженной царской России.

Им всем противопоставлен профессор Преображенский, цитаты которого заслуживают отдельного внимания. Этот хирург и ученый, представляющий собой светило российской науки, появляется впервые в тот момент, когда в повести пес, будущий Шариков, издыхает в городской подворотне - голодный и холодный, с обожженным боком. Профессор появляется в самые мучительные часы для собаки. Мысли пса "озвучивают" Преображенского как господина культурного, с интеллигентной бородкой и усами, как у французских рыцарей.

Эксперимент

Главное дело профессора Преображенского - лечить людей, искать новые пути достижения долголетия и действенные средства омоложения. Конечно же, как и всякий ученый, он не мог жить без экспериментов. Пса он подбирает, а заодно в голове врача рождается план: он решает провести операцию по пересадке гипофиза. Этот эксперимент на собаке он делает в надежде найти действенный метод для обретения «второй молодости». Однако последствия операции оказались неожиданными.

На протяжении нескольких недель собака, которой дали кличку Шарик, становится человеком и получает документы на фамилию Шариков. Профессор Преображенский и его ассистент Борменталь пытаются привить ему достойные и благородные человеческие манеры. Однако их «воспитание» не приносит никаких видимых результатов.

Превращение в человека

Преображенский высказывает ассистенту Ивану Арнольдовичу Борменталю свое мнение: необходимо понимать весь ужас, состоящий в том, что у Шарикова уже не собачье сердце, а человеческое, причем "самое паршивое из всех существующих в природе".

Булгаков создал пародию на социалистическую революцию, описал столкновении двух классов, в которых Филипп Филиппович Преображенский - профессор и интеллигент, а рабочий класс - Шариков и ему подобные.

Профессор, как настоящий дворянин, привыкший к роскоши, живущий в 7-комнатной квартире и каждый день употребляющий в пищу разные деликатесы типа семги, угрей, индейки, ростбифов, и запивающий все это коньяком, водкой и вином, вдруг попал в неожиданную ситуацию. В его спокойную и соразмеренную аристократическую жизнь врываются необузданные и наглые Шариковы и Швондеры.

Домком

Швондер - это отдельный экземпляр пролетарского класса, он и его компания составляют домовой комитет в доме, где обитает Преображенский - профессор-экспериментатор. Они, впрочем, не на шутку взялись воевать с ним. Но тот тоже не так прост, монолог профессора Преображенского про разруху в головах говорит о том, что пролетариат и его интересы ему просто ненавистны, и пока у него есть возможность посвящать себя своему любимому делу (науке), ему будут безразличны мелкие мошенники и жулики вроде Швондера.

Но вот со своим домочадцем Шариковым он вступает в серьезную борьбу. Если Швондер давит чисто внешне, то от Шарикова так просто не открестишься, ведь это именно он - продукт его научной деятельности и порождение неудачного эксперимента. Шариков вносит в его дом такую смуту и разруху, что за две недели профессор испытал больше стрессов, чем за все свои прожитые годы.

Образ

Однако образ профессора Преображенского весьма любопытен. Нет, он отнюдь не воплощенная добродетель. У него так же, как и у любого человека, есть свои недостатки, он - довольно эгоистичная, самовлюбленная, тщеславная, но живая и настоящая личность. Преображенский стал образом настоящего интеллигента, в одиночку сражающегося с разрухой, которую несет поколение Шариковых. Разве этот факт не достоин симпатии, уважения и сочувствия?

Время революции

Повесть «Собачье сердце» показывает действительность 20-х годов двадцатого столетия. Описаны грязные улицы, где повсюду развешаны вывески с обещаниями светлого будущего людям. Еще более гнетущее настроение вызывает плохая, холодная ненастная погода и бездомный образ собаки, которая, как и большинство советских людей новой строящейся страны, буквально выживает и находится в постоянном поиске тепла и еды.

Вот в этом хаосе и появляется один из немногих выживших в период опасного и сложного времени интеллигентов Преображенский - профессор-аристократ. Персонаж Шариков, еще в своем собачьем теле, оценил его по своему: что он «ест обильно и не ворует, не будет пинать ногой, и сам никого не боится, потому что всегда сыт».

Две стороны

Образ Преображенского - как луч света, как островок стабильности, сытости и благополучия в жуткой действительности послевоенных лет. Он в действительности приятен. Но многим не нравится человек, у которого, в общем-то, все дела идут хорошо, но которому мало иметь семь комнат, - он хочет еще одну, восьмую, чтобы сделать в ней библиотеку.

Однако домком начал усиленную борьбу против профессора и пожелал отобрать у него его квартиру. В конце все-таки пролетариям не удалось навредить профессору, и поэтому читателя этот факт не мог не обрадовать.

Но это только одна сторона медали жизни Преображенского, а если глубже вникнуть в суть дела, то можно увидеть не слишком привлекательную картину. То благосостояние, которым обладает главный герой Булгакова, профессор Преображенский, ему, надо сказать, тоже не упало вдруг на голову и не перешло по наследству от богатых родственников. Свое богатство он сам нажил. А теперь он обслуживает людей, которые получили власть в свои руки, ведь сейчас наступило их время пользоваться всеми благами.

Очень интересные вещи озвучивает один из клиентов Преображенского: «Сколько ни краду, все идет на женское тело, шампанское «Абрау-Дюрсо» и раковые шейки»». Но профессор, несмотря на всю свою высокую нравственность, интеллигентность и чувствительность, не пытается вразумить пациента своего, перевоспитать или высказать неудовольствие. Он понимает, что ему необходимы деньги, чтобы поддерживать свой привычный образ жизни без нужды: со всей необходимой прислугой в доме, со столом, наполненным всякими яствами типа колбасы не из «Моссельпрома» или икры, намазанной на хрустящий свежий хлеб.

В произведении профессор Преображенский собачье сердце использует для своего эксперимента. Не из-за любви к животным он подбирает измученного пса, чтобы накормить или обогреть, а потому что у него в голове, как ему кажется, зародился гениальный, но чудовищный план насчет него. И дальше подробно описывается в книге эта операция, которая вызывает только неприятные эмоции. В результате операции по омоложению у профессора в руках оказывается «новородившийся» человек. Вот поэтому не зря Булгаков дает говорящую фамилию и статус своему герою - Преображенский, профессор, который вживляет попавшей к нему собаке мозжечок вора-рецидивиста Климки. Это дало свои плоды, таких побочных эффектов профессор не ожидал.

Фразы профессора Преображенского содержат мысли о воспитании, которое, по его мнению, могло бы из Шарикова сделать более или менее приемлемого члена социального общества. Но шансов Шарикову не дали. У Преображенского детей не было, и азами педагогики он не владел. Возможно, поэтому и эксперимент его не пошел в нужном русле.

И мало кто обращает внимание на слова Шарикова о том, что его, как бедное животное, ухватили, исполосовали и теперь гнушаются, а он, между прочим, своего разрешения на операцию не давал и может предъявить иск. И, что самое интересное, никто не замечает стоящей за его словами правды.

Учитель и воспитатель

Преображенский стал первым учителем словесности для Шарикова, хотя он и понимал, что научить говорить - это совсем не значит стать полноценным человеком. Он хотел сделать из зверя высокоразвитую личность. Ведь сам профессор в книге - эталон образованности и высокой культуры и сторонник старых, дореволюционных нравов. Он очень четко определил свою позицию, говоря о наступившей разрухе и неспособности пролетариата с ней справиться. Профессор считает, что людей нужно в первую очередь учить самой элементарной культуре, он уверен, что, используя грубую силу, в мире нечего невозможно добиться. Он осознает, что создал существо с мертвой душой, и находит единственный выход: сделать обратную операцию, так как его воспитательные методы на Шарикова не подействовали, ведь он в разговоре со служанкой Зиной отметил: "Никого драть нельзя... На человека и на животное можно действовать только внушением".

А вот навыки демагогии, как оказалось, усваиваются намного легче и быстрее, чем навыки созидательной деятельности. И Швондер преуспевает в воспитании Шарикова. Он не учит его грамматике и математике, а начинает сразу с переписки Энгельса с Каутским, в результате чего Шариков со своей низкой ступенью развития, несмотря на всю сложность темы, от которой у него "голова опухла", пришел к выводу: «Взять все и поделить!» Вот эта идея социальной справедливости была понята лучше всего народной властью и новоиспеченным гражданином Шариковым.

Профессор Преображенский: «Разруха в головах»

Надо отметить, что «Собачье сердце» со всех сторон показывает всю абсурдность и безумие нового устройства общества, возникшего после 1917 года. Это хорошо понимал профессор Преображенский. Цитаты персонажа о разрухе в головах уникальны. Он говорит, что если врач вместо того, чтобы проводить операции, начнет петь хором, у него настанет разруха. Если он станет мочиться мимо унитаза, и это будет делать вся его прислуга, то и в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха - не в клозетах, а в головах.

Известные цитаты Профессора Преображенского

Вообще, книга «Собачье сердце» - это настоящий цитатник. Основные и яркие выражения профессора были описаны в тексте выше, но есть еще несколько, которые тоже заслуживают внимания читателя и для разных размышлений будут интересны.

- «Успевает всюду тот, кто никуда не торопится».

- «Почему убрали ковер с парадной лестницы? Что, Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры?»

- «Человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно из массы всякой мрази создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар».

- "Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы?"

МОЙ ОТВЕТ ПРЕОБРАЖЕНСКОМУ

[ВТОРОЕ ПИСЬМО ПРЕОБРАЖЕНСКОМУ]

Конец апреля 1928 г.

Письмо Ваше тоже шло примерно 22 дня. При этих условиях трудненько обмениваться мнениями по животрепещущим вопросам. А я китайский вопрос отношу к самым животрепещущим, ибо там еще идет борьба, действуют партизанские армии и вооруженное восстание поставлено в порядок дня, как, вероятно, Вам известно из резолюции последнего пленума Коминтерна.

Прежде всего отведу мелочь, но досадную. Не говорите, что напрасно я полемизирую с Вами под псевдонимом Зиновьева. Тут Вы не правы целиком. Думаю, впрочем, что недоразумение вызвано разнобоем в сроках переписки. Я писал о кантонских делах в период получения знаменитого письма двух мушкетеров, причем из Москвы сообщали, что им даны секретари для обличения "троцкизма". Я не сомневался, что Зиновьев извлечет на свет те письма мои по китайскому вопросу, где я доказывал, что демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, как особой эпохи революции, в Китае не выйдет ни в каком случае, ибо там для этого неизмеримо меньше предпосылок, чем у нас было, а известно уже из опыта, а не из теории, что у нас демократическая диктатура пролетариата и крестьянства как таковая не реализовалась. Таким образом, все мое письмо было написано под углом зрения бывших и будущих "разоблачений" со стороны Зиновьева. Когда я говорил об обвинении в игнорировании крестьянства, то я нимало не забывал о некоторых моих спорах с Вами в Китае -- никак я не мог вкладывать в Ваши уста это шаблонное обвинение по моему адресу: Вы-то, надеюсь, признаете, что можно, нимало не игнорируя "крестьянство", прийти к выводу о том, что единственный путь для разрешения крестьянского вопроса -- диктатура пролетариата. Так что совершенно напрасно Вы, дорогой Е. А. -- не сердитесь, пожалуйста, за охотничье сравнение -берете на себя роль шумового русака, который решает, что ружье направлено против него, тогда как гон идет совсем по другому следу...

О том, что в Китае не выйдет никакой демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, я стал размышлять со времени образования уханского правительства, я основывался при этом именно на анализе самых основных социальных фактов, а не, их политическом преломлении, которые, как известно, бывают довольно своеобразны, ибо зависят также от фактов второго порядка, в том числе от национальной традиции. Я убедился, что основные социальные факты уже проложили себе дорогу через все своеобразие политических надстроек, когда крушение Ухана в корне разрушило легенду о левом Гоминьдане, который будто бы охватывает девять десятых всего Гоминьдана. Ведь в 1924-1925 годах было чуть ли не общим местом, что Гоминьдан есть рабоче-крестьянская партия. "Неожиданно" оказалось, что это партия буржуазно-капиталистическая. Тогда создана была версия о том, что это-де верхушка, но что подлинный Гоминьдан, девять десятых Гоминьдана есть революционно-крестьянская партия. "Неожиданно" опять-таки оказалось, что левый Гоминьдан полностью и целиком громил крестьянское движение, которое в Китае, как известно, имеет большие традиции, имеет свои традиционные организационные формы и которое очень широко развернулось за эти годы. Вот почему, когда вы в духе абсолютной абстракции пишете: "Нельзя сказать, выдвинет ли китайская мелкая буржуазия какие-либо партии, аналогичные нашим эсерам или таковые создадутся из отколовшихся правых коммунистов" и т. д., то я на этот довод от "теории невероятностей" отвечаю следующее во-первых, даже если бы эсеры оказались созданы, то из этого вовсе не вышло бы никакой диктатуры пролетариата и крестьянства, как не вышло и у нас, несмотря на несравненно более благоприятные условия; во-вторых, вместо того чтобы гадать, не окажется ли мелкая буржуазия способна в будущем -- т. е. при дальнейшем обострении классовых отношений -- сыграть более или менее самостоятельную роль, не выстрелит ли палка? Лучше спросить, почему она оказалась неспособна сыграть эту роль в недавнем прошлом, когда ей были предоставлены наиболее благоприятные для этого условия: компартию загнали в Гоминьдан, объявили последний рабоче-крестьянской партией, поддерживали его всем авторитетом Коминтерна и СССР, крестьянское движение широко разворачивалось и искало выхода руководства, интеллигенция была широко мобилизована с 1919 года и пр., и пр., и пр.

Вы пишете, что Китаю "предстоит еще огромная, ожесточенная, кровавая, длительная борьба за такие элементарные вещи, как национальное объединение Китая". Правильно, но отсюда-то и вытекает невозможность мелкобуржуазного руководства и даже полуруководства революцией. Объединение Китая есть сейчас интернациональная задача, никак не менее интернациональная, чем существование СССР, разрешить эту задачу можно только путем "огромной, ожесточенной, кровавой, длительной борьбы" с мировым империализмом и его экономической и политической агентурой в Китае, буржуазией, в том числе и "национальной".

Вы пишете, что Китаю предстоит еще "колоссальная проблема аграрного буржуазно-демократического переворота" В этом был для Ленина корень вопроса. Ленин указывал, что крестьянство еще как сословие способно сыграть революционную роль в борьбе против сословия поместного дворянства и неразрывно с ним связанной бюрократии, увенчивающейся царским самодержавием. На следующем этапе, говорил Ленин, от рабочих отделятся кулаки, отделится значительная часть середняков, но это будет уже переход к пролетарской революции как части международной революции. Как же обстоит дело в Китае? Там нет поместного дворянства Там нет крестьянского сословия, связанного единством интересов против помещиков. Аграрная революция в Китае направляется против городской и сельской буржуазии. Радек на это упирал неоднократно -- теперь это наполовину понял даже Бухарин Ведь в этом же корень дела.

Вы пишете "Социальное содержание первого этапа будущей третьей китайской революции может быть охарактеризовано как социалистический переворот". Но тут мы рискуем удариться в бухаринскую схоластику и вместо живой характеристики диалектического процесса заняться терминологическим расцеплением волос. Каково было содержание нашей революции с октября 1917 г. до июля 1918 г.? Мы оставляли фабрики и заводы в руках капиталистов, ограничиваясь рабочим контролем, отнимали земли у помещиков и проводили мелкобуржуазную эсеровскую программу социализации земли; мало того, мы в этот период имели соучастника во власти в лице левых эсеров. Можно с полным правом сказать, что "социальное содержание первого этапа Октябрьской революции не может быть охарактеризовано как социалистический переворот". Яковлев, кажется, и еще кое-кто из красных профессоров много мудрили над этим. Ленин сказал, что мы попутно завершили буржуазную революцию. Китайской же революции ("третьей") придется уже на своем первом этапе бить по кулаку, отнимать концессии у иностранных капиталистов -- ибо без этого никакого объединения Китая, в смысле подлинного государственного суверенитета в экономике и политике, не выйдет; другими словами, уже первый этап третьей китайской революции будет иметь в себе меньше буржуазного содержания, чем первый этап Октябрьской революции.

Кантонские же события (как раньше китайские и пр.) показали, что и "национальная" буржуазия, имея за своей спиной Гонконг, иностранных советников, иностранные корабли, занимает такую позицию по отношению ко всякому мало-мальски самостоятельному движению рабочих и крестьян, что контроль рабочих над производством выйдет там еще меньше, чем вышел у нас. Придется, по всей вероятности, отбирать фабрики и заводы, сколько-нибудь значительные, уже на первых порах "третьей китайской революции".

Правда, Вы пытаетесь просто отвести показания кантонского переворота. Вы говорите: так как "кантонское восстание было авантюрой, т. е. не было предприятием, вырастающим из движения масс, то каким образом такое предприятие может создать новое положение?"... Ну, знаете, это совсем уже недопустимое упрощение вопроса. Что в кантонском перевороте были элементы авантюризма, против этого я менее всего склонен спорить. Но изображать кантонские события, как карманный фокус, из которого не следует никаких выводов, это уж слишком упрощенная попытка уклониться от учета действительного содержания кантонского опыта. В чем состояла авантюра? В том, что руководство, стремясь перекрыть себя за прошлые грехи, чудовищно форсировало ход событий и привело к выкидышу. Движение масс было налицо, но недостаточное, незрелое. Неправильно думать, будто выкидыш неспособен научить нас ничему относительно материнского организма и родового процесса. Огромное, теоретически решающее значение кантонских событий для основных вопросов китайской революции состоит именно в том, что мы здесь -- "благодаря" авантюре (да, да) -- получили то, что так редко бывает в истории и в политике: почти что лабораторный опыт гигантского масштаба. Мы за него дорогонько заплатили, но тем меньше у нас права отмахиваться от его уроков.

Условия опыта "мели почти "химически чистый" характер. Все предшествующие решения записали, закрепили, затвердили, как дважды два, что революция буржуазно-аграрная, что только те, которые "перепрыгивают", могут говорить о диктатуре пролетариата (опирающейся на союз его с крестьянской беднотой, составляющей восемьдесят процентов китайского крестьянства) и пр., и пр., и пр. Предшествующий съезд китайской компартии проходит под этим знаком. На месте присутствует специальный представитель Коминтерна тов. Н. Относительно нового ЦК Киткомпартии нам сообщали, что он выше всяких подозрений. Борьба с так называемым троцкизмом развертывается в это время самым бешеным темпом, в том числе и в Китае. Между тем у порога кантонских событий ЦК Киткомпартии выносит, по словам "Правды", резолюцию о том, что китайская революция приняла перманентный характер, причем на этой же точке зрения оказался и представитель Коминтерна тов Н. Под "перманентным" характером революции нужно в данном случае понимать следующее: пред лицом архиответственной практической задачи (хотя бы и преждевременно поставленной) китайские коммунисты и даже представитель Коминтерна, учтя весь опыт прошлого и всю, так сказать, политическую наличность, пришли к выводу, что крестьян повести против аграриев (городской и сельской буржуазии) могут только рабочие, руководимые коммунистами, а из победы такой борьбы может вырасти только диктатура пролетариата, опирающаяся на союз с сотнями миллионов крестьянской бедноты. Как в Парижской коммуне, тоже заключавшей в себе элементы лабораторного опыта (ибо восстание развернулось там в изолированном от всей страны городе), прудонисты и бланкисты действовали наперекор своим доктринам и тем ярче обнаруживали -- по Марксу -- действительную логику классовых отношений, так и в Кантоне руководители, напичканные по самую маковку предубеждениями против страшилища "перманентной революции", приступивши к действию, оказались с первого же шага повинны в этом самом первородном перманентном грехе. Куда же девалось драгоценное противоядие мартыновщины, прививавшееся лошадиными и ослиными порциями? Нет-с, если бы это была только авантюра, т. е. некий фокус-покус, ничего не показывающий и ничего не доказывающий, то сия авантюра совершилась бы по образу и подобию своих творцов; ан нет, авантюра-то прикоснулась к земле, напиталась соком действительных (хотя и не созревших) массовых движений и отношений, и посему сия "авантюра" взяла своих собственных творцов за мотню, невежливо приподняла, потрясла в воздухе и потом поставила на голову, пристукнувши для устойчивости черепом об камень кантонской мостовой Как свидетельствуют последние на сию тему резолюции и статьи, эти самые "творцы" все еще стоят на головах и "перманентно" дрыгают в воздухе ногами.

Смешно и недопустимо говорить о "несвоевременности" делать выводы из живых событий, в которые должен вдуматься каждый рабочий революционер. Во время восстания Хэ Луна и Ие Тина я хотел открыто поставить вопрос о том, что после завершения гоминьдановского круга развития претендентом на власть может быть только авангард пролетариата. Это предполагает новую его установку, новую его самооценку -- после переоценки объективной установки -и тем самым исключает авантюристский подход к делу: "Мы-де подождем в каком-нибудь уголке, мужик подхватит, а там кто-нибудь и как-нибудь возьмет власть и что-нибудь сделает". Некоторые товарищи говорили мне тогда: "Несвоевременно поднимать этот вопрос по поводу Хэ Луна, который, по-видимому, уже раздавлен". Я нисколько не переоценивал восстание Хэ Луна, но тем не менее считал, что оно является последним сигналом в пользу необходимости пересмотра ориентировки в делах китайской революции. Если б тогда эти вопросы были своевременно поставлены, то, может быть, они заставили бы задуматься идейных авторов кантонской авантюры, и китайская партия не была бы так беспощадно истреблена; а если нет, то в свете нашего прогноза и нашего предупреждения кантонские события вошли бы пол-новеснейшим уроком в сознание сотен и тысяч, как например, предупреждение Радека насчет Чан Кайши накануне шанхайского переворота. Нет-с, все сроки прошли. Когда возродится китайская революция, не знаю. Но остающееся в нашем распоряжении время надо целиком использовать для подготовки, притом по свежим следам событий.

Вы пишете, что нужно изучить историю Китая, его экономику, статистику и пр. Против этого спорить нельзя (если это не довод за отложение вопроса до греческих календ). Должен, однако, в свое оправдание сказать, что с момента своего приезда в Алма-Ату я только занимаюсь Китаем (Индией, Полинезией и пр. -- для сопоставлений). Пробелов у меня, конечно, гораздо больше, чем заполненных мест, но все же должен сказать, что во всех новых (для меня) книгах, которые я продолжаю читать и сегодня, я уже не встречаю ничего принципиально нового. А главное все же -- подтверждение опытом предвидения: сперва относительно Гоминьдана в целом, затем относительно левого Гоминьдана и уханского правительства и, наконец, в отношении "задатка" под третью революцию -- в виде кантонского переворота. Вот почему я считаю, что откладывать нельзя.

Два последних вопроса.

Вы спрашиваете, прав ли был Ленин, когда защищал против Бухарина во время войны ту мысль, что России еще предстоит буржуазная революция? Да, прав. Бухаринская постановка была схематичной и схоластичной, т. е. представляла собою ту самую карикатуру на перманентную революцию, которую Бухарин подсовывает мне теперь. Но ведь есть другая сторона того же вопроса: прав ли был Ленин, когда против Сталина, Рыкова, Зиновьева, Каменева, Фрунзе, Калинина, Томского и пр. и пр. и пр. (я уже не говорю про всех Лядовых) выставлял свои апрельские тезисы? Прав ли он был, когда против Зиновьева, Каменева, Рыкова, Милютина и пр. и пр. он защищал захват власти пролетариатом? Вы лучше моего знаете, что если бы Ленину не удалось в апреле 1917 года прибыть в Петербург, то Октябрьской революции не было бы. До февраля 1917 года лозунг диктатуры пролетариата и крестьянства был исторически прогрессивным; после февральского переворота тот же лозунг--у Сталина, Каменева и пр. стал реакционным лозунгом.

От апреля до мая 1927 года я стоял за лозунг демократической диктатуры пролетариата и крестьянства для Китая (вернее, соглашался на этот лозунг), поскольку общественные силы еще не дали своей политической проверки, хотя обстановка в Китае была неизмеримо менее благоприятна для этого лозунга, чем в России; после того, как эта проверка дана в гигантском историческом действии (опыт Ухана), лозунг демократической диктатуры стал реакционной силой и неизбежно будет вести либо к оппортунизму, либо к авантюризму.

Вы ссылаетесь далее на то, что для октябрьского прыжка мы имели февральский разгон. Это правильно. Если бы мы хотя бы к началу северного похода стали в "освобождаемых" районах строить Советы (а массы к этому стремились), мы получили бы необходимый разгон, разложили бы армии врагов, получили бы свою армию и пришли бы к власти, -- если не во всем Китае сразу, то в очень значительной его части. Сейчас, конечно, революция идет на снижение. Указание легкомысленных борзописцев на то, что революция у нового подъема, так как-де в Китае неисчислимые казни и жесткий торгово-промышленный кризис, есть преступное идиотство. После трех величайших поражений кризис не возбуждает, а, наоборот, угнетает пролетариат, а казни разрушают политически обособленную партию. Мы вошли в период отлива. С чего начнется новый прилив? Или иначе сказать: какие обстоятельства дадут пролетарскому авангарду во главе рабочих и крестьянских масс необходимый разгон? Этого я не знаю, окажется ли для этого достаточно только внутренних процессов или понадобится толчок извне, покажет будущее. Допускаю, что первый этап движения может в сокращенном виде повторить, в измененной форме, уже пройденные этапы революции (например, какую-нибудь новую пародию на "общенациональный фронт" против Чжан Цзолиня [Глава мукденской (фэнтяньской) милитаристской клики в Китае, поддерживаемой Японией, генерал В 1927 г жестоко подавил восстание коммунистов, казнив через повешение 25 человек -- Прим ред -сост.]); но этот первый этап будет достаточен разве только на то, чтобы дать компартии выдвинуть и провозгласить перед народными массами свои "апрельские тезисы", т. е. свою программу и стратегию завоевания власти пролетариатом Если же мы войдем и новый подъем, который будет развиваться несравненно более быстрым темпом, чем предшествующие, с запоздалой уже сегодня схемой "демократической диктатуры", то можно заранее дать голову на отсечение, что в Китае найдется очень много Лядовых, но вряд ли найдется Ленин для того, чтобы (против всех Лядовых) произвести тактическое перевооружение партии на другой день после революционного толчка. [...].

[Л. Троцкий] [Конец апреля 1928 года]